Гарун Тазиев - Запах серы
На юго-востоке внешняя стенка бруствера стала практически вертикальной. Лезть на нее было опасно: лава изредка переплескивалась через край, причем происходило это каждый раз неожиданно, хотя мы пристально следили за поверхностью. На более пологих местах можно было бы отскочить в сторону, но на этой крутой стене мы были беззащитны.
Столь благоприятное изменение топографии вызвало взрыв энтузиазма. Еще бы! В прошлом году приходилось тесниться на узкой площадке, нависавшей над огненным расплавом, а сейчас можно было работать с полным комфортом.
Группа, за малым исключением, приехала в том же составе, что и в прошлый раз. Из новичков был физик Камиль Вавассер, большой любитель цветов и трав. Тем не менее он вызвался поехать в минеральный ад, затерянный к тому же посреди соляной пустыни. Художник и верный друг Пьер Бише, вот уже два десятилетия сопровождающий нас в вулканологических походах, взял на себя лагерное хозяйство, облюбовав для базы площадку на базальтовых плитах у южной оконечности кратера. Рисовальщик, кок и неистощимый весельчак, Пьер Бише давно стал душой французской вулканологии, без него любая полевая группа впадала в уныние. Наконец, два крепких горца, уроженцы Французской Юры Франсуа Форнер и Ролан Мишель, вызвались помочь ученым в перетаскивании тяжелого снаряжения.
Аппаратура на этот раз была очень громоздкой. Кроме всего прочего приборы-самописцы требуют значительного расхода энергии, а батареи и блоки питания — штуки довольно весомые, особенно когда приходится таскать их на себе. Поэтому помощь «шерпов» — добровольцев, привычных к хождению по горам, была неоценима для лабораторных умников.
Вавассер (Вава) и Джо установили радиометр — инфракрасный прибор для определения на расстоянии температур и теплового излучения — на конусе, самой природой уготовленном для роли наблюдательной вышки. Он возвышался метрах в сорока от лавового озера. Прибор работал несколько дней подряд и позволил определить мощность теплового излучения озера: она составляла в среднем 30 киловатт на квадратный метр. Жак Карбоиель и Пьер Зеттвог с помощью термопар меряли температуру непосредственно в массе расплава: 600° на поверхности темной корки, 900° на глубине 70 сантиметров. У Легерна была масса увлечений — от столярных поделок до игры на аккордеоне; в кратере он брал газовые пробы. Как и в прошлом году, он оккупировал для этой цели хорнито на покрывшемся коркой большом северном колодце.
Прежние хорнито исчезли под наслоениями свежей лавы. По счастью, вместо них возникли новые башенки, тоже обреченные в скором времени на исчезновение. Один хорнито возвышался недалеко от северной стенки кратера, причем форма его была поистине поразительной: издали он казался черным блестящим шпилем собора. Желавшие оседлать эту иглу забирались на нее из чисто спортивного интереса, поскольку брать газовые пробы из крохотного отверстия на высоте 15 метров под силу разве что цирковому акробату!
За год отсутствия в обширном кратере наросли еще два хорнито; один из них замечательно подходил для вулканологических, а второй для кинематографических целей. Первый постоянно выдавал струю газов под хорошим давлением со средней температурой 1210 °C. Другой был почти полон расплавленной лавы. Крупные пузыри газа вспухали по две-три штуки в минуту на поверхности крохотного кратера в вершине башенки-хорнито и лопались, подбрасывая в воздух ошметки магмы. Фонтанчики эти били весьма слабо, так что липкая масса приклеивалась к губе отверстия. За несколько секунд цвет массы менялся от ярко-оранжевого до киновари, переходил в карминный, пурпурный и наконец черный.
На четвертый день работы в кратере этот хорнито, с которого я слез каких-нибудь 4 часа назад, вдруг лопнул, и из огромной продольной трещины заструилась ослепительная река жидкого огня! Все это произошло без шума и суеты, я бы сказал— тихо-мирно, если бы подобное слово соответствовало сути случившегося. Башенка разошлась надвое и мягко осела в вытекший из ее нутра малиновый суп. Фантастический ручей довольно быстро двинулся вправо.
Наклон в этом месте был незначительный, но убежать от потока мы не смогли бы при всей нашей прыти… В тишине раздавалось легкое шуршание, перемежаемое редкими всплесками — это из затопленного колодца продолжали вырываться газы.
Огонь тек с безмятежностью полевого ручейка. Мы застыли, не в силах оторваться от сказочного зрелища. Глаза с волнением следили за причудливыми изменениями цветов, плавно переливавшихся друг в друга, — ни одна кисть не смогла бы изобразить это на полотне. Алая поверхность с серо-голубым лическим отливом, казалось, флюоресцировала в солнечном свете. Земля почти бесшумно извергала свое содержимое, и, пока глаз любовался редким зрелищем, мозг лихорадочно производил подсчеты. Двадцать — тридцать кубических метров в секунду — эта цифра не производит впечатления, когда речь идет о воде. Но когда вытекающее из разверзшейся трещины вещество не что иное, как основной материал, из которого состоит Земля, Луна, а вполне возможно, и Марс, и Венера, — это совсем иное. Расплавленный базальт поднялся с глубины в несколько десятков километров, и, будь у меня возможность воткнуть в землю длинную трубу, эта масса беспрепятственно утекла бы назад в астеносферу, обширную зону на глубине 100–200 километров от поверхности, туда, где мантия обволакивает таинственное ядро Земли. Все эти мысли придавали разворачивавшейся перед нами картине особый смысл. Разумеется, любой геофизик знает все это со школьной скамьи, но, пока он не увидит собственными глазами финальный акт грандиозного процесса, тот останется для него сухой абстракцией.
Меж тем завороживший нас ручеек не ушел далеко. В 500 метрах от лопнувшего хорнито лава влилась в неглубокую впадину и застыла там, свиваясь в жгуты. Мы воочию видели сейчас процесс, поднявший за несколько лет дно кратера Эрта-Але на сотни метров. Это в свою очередь было вызвано вертикальным давлением колонны магмы, выпирающей из недр планеты. Причины подъема неизвестны, как неизвестны причины вулканизма и расхождения литосферных плит.
За неделю в кратере нам доводилось видеть еще несколько потоков. Одни выходили из трещин в подножии бруствера, другие выплескивались через край лавового озера. Лава текла то узким ручейком, то образовывала широкие лужи.
Та же игра красок наблюдалась и на поверхности озера — трепещущей и словно живой вблизи. Но там все было спокойно. Никаких волн, ничего похожего на бурю, которая за полгода до этого помешала нам приблизиться к подобному же озеру в чреве Ньирагонго. Царила, повторяю, мирная тишина, тогда как там бушевали приливы, из воронок с оглушительным свистом и воем вырывались столбы газов. Тем не менее само затишье вишнево-красного вещества, по широкой поверхности которого плавали темные «льдины» застывающего базальта, предвещало нечто грозное. Как будто озеро было заколдовано и ждало своего часа…
