Джереми Паксман - "Англия: Портрет народа"
Как оказалось, появилось оно в одной из газет Сиэтла. Корреспондент из Кембриджа, штат Массачусетс, столкнулся с не встречавшимся доселе использованием слова «Maltese»[47], которое датируется раньше прочих в словаре. Это вызывает сдержанное волнение.
Выражению «dog's bollocks» тут же сумели дать определение немало взрослых англичан. Если что-то — DB, то лучше уже не придумаешь, нечто вроде «роллс-ройса». «Just the ticket»[48], как сказали бы лет тридцать назад.
Это показатель того, как быстро может меняться английский язык: ведь он может подхватить любое выражение и уже через несколько месяцев сделать его ходовым. Выражения постоянно придумывают, в частности, журналисты, просто чтобы проверить, сколько пройдет времени, прежде чем другие начнут использовать их так, словно эти выражения давно стали частью языка. Если повезет, от изобретения слова до обнаружения, что оно вошло в повседневный обиход, проходит всего несколько недель. Составляя список повседневных слов, придуманных с 1960 по 1990 год, лексикограф Джонатан Грин подвел черту под 2700 словами — от «AC/DC» («бисексуальный») до «zonked» («находящийся в состоянии опьянения, интоксикации»), В том, как пользуются английским языком, есть что-то от Шалтая-Болтая: слова могут значить все что угодно в зависимости от того, какое значение в них вкладывает говорящий. Похоже, англичане не только приняли поразительную способность своего языка изменяться, но и радуются этому. «Языки перестают изменяться, только когда становятся мертвыми», — весело заявляет Патрик Хэнкс в большом офисе с открытой планировкой Оксфордского английского словаря, а затем снова обращается к экрану, чтобы просмотреть последнее входящее сообщение от информатора с дальних окраин англоговорящего мира.
Одним из последствий роста роли английского языка как средства общения для всего мира стал отказ в той или иной степени от попыток установить какие-то рамки. Французы, которые, как выяснилось, проиграли больше всех в этом соревновании по выработке универсального языка, отреагировали на это вирусное распространение английского чем-то вроде языкового изоляционизма, пытаясь запрещать использование иностранных слов и определяя для радиостанций квоту музыкальных произведений, которые должны исполняться на французском языке. Англичане смеются над ними по этому поводу, и не только потому, что французы их исторические враги и — по крайней мере, в этой войне — проигравшая сторона, но и потому, что те никак не могут понять, что эти их великодержавные притязания на владение своим языком обречены. Английский язык не хранит никто, есть лишь люди, такие как сотрудники Оксфордского английского словаря, которые фиксируют его изменения. Когда появляется новое издание любого словаря английского языка, люди интересуются не тем, сохранились ли в нем старые значения, а тем, сколько в нем признано новых слов. Люди пишущие склонны радоваться разнообразию своего языка, откуда бы новые слова ни появлялись. Это беззаботное отношение англичан к своему языку не ново. Первый словарь английского языка изначально отражал попытку повторить проделанное Acadimie Frangaise с французским языком. Академический словарь, который появился в 1694 году после пятидесяти пяти лет труда, создавался как последнее слово в том, что касается верного и неверного словоупотребления. Поступавшие предложения такого же директивного подхода к английскому языку вертели и так сяк годами. Дефо убеждал Английскую академию «поощрять классическое образование, оттачивать и облагораживать английский язык и развивать возможности правильного языка, которыми так пренебрегают». Подобный вопрос поднял в 1712 году и Джонатан Свифт в «Предложении по исправлению, улучшению и уточнению английского языка». Откликнувшемуся на этот призыв доктору Сэмюэлю Джонсону не удалось первому создать словарь английского языка (этой чести удостоился ученый Бенджамин Мартин), но его труд остается выдающимся примером лексикографической работы, проделанной в одиночку. К чести Джонсона, он понял, насколько глупо пытаться законсервировать язык. Как он писал в предисловии:
«Когда мы видим, что люди стареют и один за другим умирают в определенное время, из века в век, мы смеемся над неким эликсиром, который обещает продлить жизнь до тысячи лет; с таким же успехом может быть высмеян и лексикограф, который, будучи не в силах привести пример народа, сохранившего слова и фразы своего языка от перемен, возомнит, что его словарь сможет забальзамировать язык и уберечь его от разложения и упадка… Язык, который может сохраняться без изменений, это, скорее всего, язык народа, лишь ненамного приподнявшегося над варварством, народа, отделившегося от других народов и полностью занятого добыванием средств к существованию».
Если бы не Джонсон, то кто-нибудь другой спас бы англичан от возможной идиотской директивности Acadimie Anglaise. Эволюция слов — показатель успеха, а не поражения. Странное дело, но именно в Америке, где рождается так много новых слов и словоупотреблений, большой спрос на исторические словари английского языка: значит, есть потребность знать свое наследие. Англичане, похоже, не только примирились с тем, что они больше не властны над своим языком, но и положительно радуются его расширению. Народ, который страшится своего будущего, так себя не ведет.
(Кстати, «кобелиные причиндалы» придумали печатники для описания используемого в газетах значка «:-». Выражение это исключительно английское.)
Как и английский язык, новая Англия чем-то обязана прошлому и в то же время ничем ему не обязана. Главная перемена состоит в том, что старая Англия была построена на шаблонах идеальных англичанина и англичанки, выработанных много веков тому назад, а Англия новая — это страна энергичная, простонародная и в высшей степени изобретательная. А так как в основе английской культурной традиции лежит индивидуализм, возможности Англии, появляющейся из кокона последнего полувека или чуть большего периода, почти безграничны.
Значительные перемены выражаются не в смене правительств, а в переменах Zeitgeist[49].
Лейбористская партия, с убедительным преимуществом пришедшая к власти в мае 1997 года, заявила о стремлении придать Британии «другой бренд»: назвавшись «новыми лейбористами», они отказались от большей части идеологического багажа, и вот, смотрите, на сцене появляется новая Британия, страна, отряхнувшая с себя злого духа прошлого. Через несколько месяцев под их дудку уже плясало большинство средств массовой информации. «ОБНОВЛЕННАЯ БРИТАНИЯ» — кричал заголовок вынесенной на обложку статьи октябрьского номера журнала «Тайм». «После 50 лет борьбы с тем, что часто представлялось невыполнимым, Соединенное Королевство заметно прибавило шагу», говорилось в номере. В доказательство этих преобразований приводились сведения об успешных кинорежиссерах, миллионерах, сделавших состояния на компьютерных играх, модных дизайнерах, телеведущих и валютных дилерах. Эти люди, справедливо отмечал журнал, подавили в себе комплекс принадлежности к старой стране, погрязшей в классовых запретах и общественных предрассудках, которые осуждают наживающих себе состояния, и воспользовались возможностью следовать своим коммерческим инстинктам. Одно из главных преимуществ этих людей, хотя об этом никто не упомянул, состоит в том, что они говорят на языке, на котором говорит весь мир. Второе заключается в географическом положении их страны, позволяющем утром решать деловые вопросы с Азией, а после полудня — с Северной Америкой; третье — это многолетняя история ведения торговли, на чем и была построена империя; четвертое — еще одно следствие имперских времен — сеть связей по всему миру и способность ассимилировать иные культуры; пятое — сравнительно высокий уровень подготовки и мастерства рабочей силы; шестое — привлекательность Лондона как основного места проживания деловых людей из других стран в силу таких английских особенностей, как законопослушность, предприимчивость и терпимость. Это перечисление можно продолжить. Главное же состоит в том, что ничего из вышеперечисленного не было следствием политических решений нового правительства.
