Венеция. Под кожей города любви - Бидиша
Рассаживаемся. Лукреция и Грегорио в торцах стола, мы — трое великовозрастных детей — по длинным сторонам. О заказе заранее позаботился шеф — давний друг семьи (могло ли быть иначе?). Мы с удовольствием балуем себя деликатесами. Нам подают нежнейшие анчоусы, сельдь, свежую лососину, треску под терпким сметанным соусом, овощи, запеченные на гриле, чуть-чуть черной икры, домашнего приготовления пасту, которая легкой шапочкой возвышается на тарелке («В Англии макароны несъедобные, — гневно говорят мне, — как будто ешь клей»), — все превосходно, все безупречно. Легкий десерт в конце, «чтобы только рот подсластить», и вина как раз в меру.
Непонятно почему, но мы обсуждаем сексуальные домогательства в среде преподавателей и сходимся во мнении, что они распространены повсеместно и что это застарелая проблема, о которой стараются не говорить вслух.
— Я сорок лет преподаю, — слышу я от Грегорио, который не любит слишком серьезных разговоров, какой бы ни была тема, — и многократно наблюдал романы между преподавателями и студентками, но настоящую любовь? Amore vero? Никогда! Ну, может, один раз. И на моей памяти тридцать или сорок случаев домогательства, причем всякий раз, когда студентка пыталась пожаловаться, преподаватель говорил: «Что? Да ничего же не было! Ты просто все немного не так поняла». Или: «Да ладно, у тебя же выпускные экзамены на носу, зачем тебе неприятности, неужели хочешь сама все себе испортить?» В результате им удавалось отговорить от жалоб. Правда, я помню я один случай, когда у моего коллеги была студентка, очень симпатичная девушка, просто красавица, но училась слабо. Так вот однажды она спросила у него: «Какая у меня оценка за сочинение?» Так он потом мне рассказывал: «Написала-то она на двойку — но с такой попкой? Пятерка! Конечно, пятерка!»
Тем временем я краем глаза замечаю, что в полупустом ресторане появился нарушитель спокойствия. К тому же англичанин. Подозреваю, что Бог прислал его сюда, для того чтобы окончательно дискредитировать нас, англичан, во всеобщем мнении. Он ликующе кричит «Давай, давай!» во всю мощь нетвердого, пьяного голоса, когда официант — очевидно, новичок, совсем еще юный и неуклюжий от смущения — разбивает бокал. Юноша, подавленный, молчит. Красный до ушей, с пухлыми губами, он совсем не похож на итальянца. В начале вечера, когда он обслуживал нас, родители Стефании спросили, откуда он.
— Из Молдавии.
— О, Молдавия! Я был знаком с одной молдаванкой! — радостно воскликнул Грегорио. — Ее звали Катрина… Карина… Каролина… не могу вспомнить. Назовите какие-нибудь женские молдавские имена на букву «К».
— Я не знаю, — застенчивый официант зарделся как маков цвет.
— Кара… Кьяра… нет, не то…
— Если вспомните, — сухо произнес официант, — обязательно позовите меня.
— Ну и ну! — только и сказала я, когда он отошел.
А подвыпивший англичанин совсем разошелся, он уже вылез из-за стола и начал пританцовывать под мелодию танго. Коротенький толстяк не первой молодости, на вид биржевой маклер, одежда дорогая, но мятая рубаха вылезает из брюк, лицо красное. Хозяин ресторана на всякий случай прибежал в зал, но пока все же держится на расстоянии, наблюдая за гостем с жутковатой улыбкой. Прислонившись к стойке, за которой румяный официант наводит блеск на ножи (очевидно, чтобы справиться с волнением), шеф потирает виски. Мой соотечественник перекликается со своим спутником — темноволосым худым типом, довольно симпатичным, — тот хмуро вжался в стул и, кажется, готов сквозь землю провалиться. Тем не менее он мужественно отвечает на реплики своего друга и улыбается его шуткам.
Внезапно хулиган направляется к пианино, которое стоит у дверей, поднимает крышку и начинает наигрывать простенькие мотивчики. Получается громко. Родители Стефании к этому моменту уже расплатились, и мы собираемся уходить. Хочешь не хочешь, приходится продвигаться к дверям. Мы с Лукрецией, не желая того, все же встречаемся с пьяным глазами.
— Не волнуйтесь, мы не будем петь песенки про немцев! — кричит англичанин.
— Я не немка, — очень тихо отвечает Лукреция, сохраняя спокойную, чуть насмешливую улыбку.
— Да? А откуда же вы? — орет он, продолжая изо всех сил лупить по клавишам.
— Угадайте, — отвечает Лукреция ледяным шепотом.
Пьяный отворачивается от нее и начинает подбирать детскую песенку. Остальные посетители ресторана — венецианцы — потрясенно молчат, они, как мне кажется, вообще не в состоянии понять, что происходит.
— Так откуда же вы все-таки? — кричит пьяный, не глядя на Лукрецию.
— А вы как думаете? — вкрадчиво спрашивает мать моей подруги. Мне кажется, что она играет с ним, как паук «черная вдова», предвкушающий сытный обед. — Ну же, примените дедукцию.
— Ну, не знаю! — весело пожимает плечами англичанин.
— Угадайте, — говорит она.
— Угадайте, — поддерживаю ее я.
— Угадайте, угадайте, — произносим мы вместе.
— Угадай, угадай, — радостно напевает он, наигрывая романтическую мелодию, но при этом горланя неприличную песню.
Но и теперь ничего не происходит, наказания не последовало. Этот человек ведет себя мерзко, хамски, оскорбительно, но все делают вид, будто в этом нет ничего особенного. Никто не дает ему понять, что его поведение предосудительно. Он так и вернется домой, уверенный, что провел отличный вечерок.
Последний штрих к картинке венецианской дипломатии: хозяин ресторана подходит к нам и не то прощается, не то теснит нас из зала. При этом он улыбается, вздыхая, виновато разводит руки и едва заметно пожимает плечами. Пытаюсь поделиться возмущением с Грегорио, тот сочувственно кивает, но из лучших побуждений советует мне не думать об этом. Лукреция снова холодна и непроницаема. Джиневра и Стефания отлучались в туалет и вообще ничего не заметили.
В молчании идем к остановке вапоретто. На улице холодно, я кутаюсь в шаль. Наконец меня прорывает, и я поворачиваюсь к Грегорио:
— Простите, но я все еще злюсь. Ненавижу хамов!
— Забудь, забудь, выбрось из головы, — ласково отвечает он и похлопывает меня по спине.
— Один негодяй терроризирует весь ресторан, и никто ему слова не скажет, но, если я вдруг нечаянно уроню вилку, все повернутся в мою сторону, все осудят.
— Забудь, дорогая, не думай об этом…
Но я не могу не думать, так что в вапоретто отсаживаюсь от всех и принимаюсь возиться со своим фотоаппаратом.
— Бидиша! — вдруг окликает меня Грегорио. — Мы готовы!
Поднимаю голову: они с Лукрецией сидят в обнимку и позируют, поглядывая на мой аппарат. Что с ними поделаешь! Рассмеявшись, я делаю два кадра: на одном они склонили головы друг к другу, широко улыбаясь, на другом сползли вниз по сиденью и уронили головы, делая вид, будто спят.
Я полагала, что вечер на этом окончен, но не тут-то было: родители Стеф — настоящие
