Ольга Погодина - Золотой фазан
— Ну, стерва, посиди чуток, глядишь, и охолонет, — не без злорадства сказала она, и Коле почудилось, что женщина эта хлебнула чего покрепче колодезной водички.
Он затих совершенно, а девчонка беззвучно рыдала на расстоянии вытянутой руки от него. Платок сбился, обнажив светлые, как лен, волосы, чуть вьющиеся на висках. Потом она перестала плакать и села, глядя прямо в него невидящими глазами. Глаза были темно-зеленые, как мох, лицо красное, с облупившимся носом и россыпью веснушек. А еще она была старше, чем казалась из-за своего росточка, — Коля увидел, что у нее уже вполне оформились груди, туго выпиравшие под выцветшей блузой.
— Чего вылупился? — вдруг грубо спросила его девушка, — Что, еще один… жених?
Слова сопровождались издевательским смешком, но голос звенел от слез, и Коле стало ее жаль.
— Не жених, — миролюбиво сказал он, — Просто мимо проходил и стал свидетелем вашей ссоры. Ну и неудобно как-то стало…маячить. Вот и спрятался.
Девушка молча воззрилась на него, словно у него вдруг выросла вторая голова. Коле стало еще более неловко и он начал подниматься, но коротышка за рукав дернула его назад:
— Сиди, все испортишь. Еще не то подумают, по шее надают. Мой… жених, — она опять коротко, грубо хохотнула.
— Замуж неволят? — как можно мягче спросил Коля.
— Если бы замуж, — зло бросила девушка. Коля мог бы поклясться, что она не старше его, но была в ней какая-то усталая, безвозрастная взрослость. Или так выглядит безысходность? — Продали меня, касатик. За двадцать рублев продали всю, как есть.
Говорила она теперь нарочито протяжно и развязно, будто цыганка, предлагающая погадать, но Коля нутром чувствовал скрытую за этой развязностью злость, и издевку, и…отчаяние?
«Черт меня дернул сюда зайти!» — подумал он и устыдился своего малодушия.
— Да крепостное право отменили вроде, — невпопад брякнул он.
Она вдруг расхохоталась, но, сразу спохватившись, зажала рот рукой.
— Какое: право? — выдавила она между приступами сухого, как кашель смеха, — Нет в здешних местах никакого права, и никогда не было!
— А кто же… тебя продал?
— Моя мать, — ее моховые глаза смотрели непримиримо, — У нее дома еще пятеро с голоду пухнут. Если не получит денег за меня до осени — сдохнут все, а младший едва только пошел. Вот и выбирай, Настасья, — невесело сказала она, откинувшись на пятки и явно обращаясь сама к себе.
Коля смотрел на нее в совершенном ужасе и бессильно открывал рот, но слова не шли с языка.
— Это что же… а как же казаки…неужто управы нет?
— Милый ты, — девушка наклонила голову, взглянула на него пристальнее, и Колю вдруг обдало теплой волной, — Чужой, чистый…. Да тут так заведено. Со всей округи в этот трактир девок везут. А на такой-то товар и местные, и пришлые падки. У кого деньги есть, тот покупает, а иной раз и в карты выигрывают, ежели отец дочь свою проиграет или брат — сестру.
— Да что же это… как это?
— А вот так! — лицо девушки стало жестким, — Пора мне, касатик. Хорошо было в глаза твои синие поглядеть, все равно что воды из родника напиться. А только лучше б не пить мне той воды. Даже и не знать, что по-другому бывает. Прощай.
— Постой!
Но она уже встала и пошла к дому, — прямая, как струна, на ходу заправляя косу под синий платок. Коля не успел шевельнуться, как на крыльцо снова выскочила та же сама женщина, торопливо втолкнула Настасью внутрь и захлопнула дверь.
Глава 4
Бессонная ночь. — Разочарование. — Пешими до Буссе. — Вы кто будете? — Вверх по Сунгаче. — Водяные лотосы. — На озере Ханка. — Местные нравы
— Чорт знает что творится! — восклицал Николай Михайлович, грохоча сапогами по избе, как бывало с ним в минуты сильного волнения, — Чорт знает что!
Коля, сбивчиво пересказав все, что видел, теперь выдохся и молча глядел в пол.
Николай Михайлович сел за стол, остро глянул исподлобья:
— Теперь понимаю, что Родион от нас скрывал. Негоже парню твоих лет такое знать, не то что — видеть. Эх, дикари полинезийские! Каннибалы! — он ахнул по столу кулаком, — Клянусь Богом, немедля же напишу рапорт о том генерал-губернатору Корсакову. С Родионом и отправлю, безо всякого промедления!
А… Настя… как же быть! Спасти же надо! — Коля и сам не знал, что делать, и смотрел умоляюще. Николай Михайлович непременно что-то придумать должен!
Что глядишь? — сердито рявкнул на него Пржевальский, — Я не Господь Бог и не идиот, чтобы в одиночку супротив казачьей роты лезть. Все они здесь этим развратом повязаны, это же младенцу ясно!
Может… может, выкупить, а? — несмело спросил Коля. По мере того, как произносил эти слова, решимость его укреплялась, — Николай Михайлович, надо выкупить! Нельзя же бросить вот так…погибать!
И много ль у тебя денег? — поднял бровь Николай Михайлович. Мог бы и не спрашивать. Поскольку перед отъездом все деньги Коля на радостях отдал матери, сейчас у него было ровно полтора рубля, которые Николай Михайлович выдал ему в Хабаровке, — Хорош ты, гусь, знать, что мне с моими деньгами делать следует!
Коля густо покраснел.
— Тогда в долг дайте. Отработаю!
В долг никогда никому не даю и сам не одалживаюсь, — отрубил Николай Михайлович, — Судьба — она орлянка, кто знает, как оно выйдет.
Но пропадет же! Живой человек пропадет!
А приглянулась она тебе, — прищурил глаз Николай Михайлович, — Ох как приглянулась. Ээх, опять бабьи дела! Любовь, интерес сердечный. А что ты мне говорил, когда я тебя в товарищи выбрал? То-то. Вот так, думает человек словом и делом служить отечеству да дела великие вершить, и главное, сам-то в это верит, а тут юбка! Мало ли их? То-се, — оглянуться не успеешь, как уже все забыл да сидишь привязанный к подолу в душном городе, а зазнобе этой твоей только знай кружавчики да сапожки подавай! Нет уж, врешь! Уж они вокруг меня ходили кругом, в глаза заглядывали, ручками белыми обнимали. Не бывать! Был, есть и буду свободным!
Так я… разве об этом? — Коля был поражен неожиданной вспышкой своего патрона. Вот незадача, — тот, оказывается воспринял все самым ни на есть неприятным образом.
Об этом, об этом! Предложил же ты мне деньги свои, с таким трудом собранные в экспедицию, на девицу твою потратить? Не задумываясь предложил! В долг полез! Того и гляди, в ноги бухнешься! А даже выкупи я эту девку, что нам делать-то с ней, ты подумал? По горам за собой тащить до самой Находки? Пешую, безо всякого их бабьего арсенала? Не пойдет, завоет, а я бабьи слезы страсть как не выношу, сразу размякну. Стало быть, придется потратиться на женскую одежу и всякую поклажу. Да на этом можно считать экспедицию законченной за отсутствием средств, и сразу уж возвращаться. А тебе этого и надобно? Пропади оно пропадом, благо отечества и мировой науки, годы моего труда, бесконечные хлопоты, о коих ты и представления не имеешь!
