Кирилл Станюкович - Тропою архаров
Но я ничего не мог придумать, потому что быстро заснул.
Этим маршрутом, собственно, и заканчивалась наша экспедиция. Карта пастбищ была сделана.
Мы вернулись в Благовещенку, уложились и стали прощаться со всеми. Надо было ехать в Алма-Ату.
Перед самым выездом пришел к нам прощаться Иван Иванович, он прощался и страшно извинялся. На него просто жалко было смотреть, так он был смущен этой историей с картой. Васька был прав -этот кусок карты, который подвел нас, чертил человек с усиками. Но Иван Иванович не мог себе простить, что он не проверил его работу.
– Ну, я еще рассчитаюсь с этим артистом! – говорил он в великой запальчивости.- Как только он у меня вернется с поля, я ему такую баню устрою, что ему небо с овчинку покажется. А меня, старого дурака, простите, ребята!
– Иван Иванович! Дорогой! – говорил я.- Честное слово, никаких претензий к вам не имеем, вы ни в чем не виноваты. Но этому с усиками из Сингапура скажите, что если он нас встретит, то лучше пусть сразу на другую сторону улицы переходит. А то, мало ли что, мы можем не сдержаться.
И мы расцеловались с Иваном Ивановичем, сели на брички и уехали.
В Алма-Ате мы кончали обработку материалов, писали предварительный отчет и шлифовали карту.
Вот тут, перед самым концом работ, Васька начал куда-то пропадать.
Как-то раз, уже часов в шесть вечера, после обеда произошло нечто необычное. Васька стал мыть руки с мылом. Я обошел несколько раз вокруг него, потом принес ему полотенце, он его принял и руки вытер. Лицо его было серьезно. Я спросил, знает ли он, который час, может быть, он спутал и моет руки по ошибке, думая, что сейчас утро. Он сказал, что я дурак. Тогда я поинтересовался – здоров ли он, но он пихнул меня и сказал, что я осел. Тогда я принес ему зубную щетку, которая валялась у нас в рюкзаке без употребления с весны. Но чистить зубы он не стал, а сказал, что я идиот.
Дело было явно безнадежно, потому что я вдруг увидел на стуле его ковбойку – чистую и выглаженную. Ну, что мне было делать?
Я поскорее побежал вперед, взял ковбойку и помог ему надеть ее. Мы помолчали, посмотрели друг на друга, и он ушел на улицу, молчаливый и серьезный.
Минуты через три он вернулся, лицо у него было красное, он стал хватать с земли арбузные корки и бросать в меня, пока я не убежал. Тогда он стянул с себя ковбойку и принялся счищать с ее спины очень крупное изображение сердца, пронзенного стрелой, которое я так хорошо сделал мелом. Затем он надел ее и опять вымыл руки. Так как чистыми руками он в меня арбузные корки бросать не мог, я уже безбоязненно вошел и сказал, что прощаю его и согласен быть посаженным отцом, – он брыкнул меня ногой, заржал и убежал.
А я остался один, и мне совершенно нечего было делать. Я обошел всю базу, но она была пуста. Наших никого не было. Я стоял-стоял на улице у ворот, глядел вправо и влево, но ничего интересного не увидел. И я побрел в неопределенном направлении, одинокий и грустный.
Спускался вечер, зажигались фонари. Я шел через город, пока не добрался до городского сада.
Было тихо и прохладно. Народу мало.
Задумавшись и поглядывая по сторонам, медленно шел я по аллее, когда на меня с размаху налетел какой-то человек. Налетевший извинился и хотел бежать дальше, но он оказался Васькой и сразу остановился.
– Тьфу, черт! – сказал он,- я еще извиняюсь, а это ты! Слушай, ради бога, деньги есть?
– Деньги? Да нет, как будто денег я не брал с собой!
– Нет!? Ну, брат ты мой, тогда катастрофа!
– Да в чем дело?
– Да ты понимаешь, сговорился я со своей девушкой пойти в кино. Явилась же она не одна, а с подружкой. Потом оказалось, что они еще не обедали, я сам, дурак, уговорил их обедать. Тут дернул меня черт еще их мороженым угощать. А сейчас, когда нужно билеты покупать, у меня ни пиастра.
– Интересно! Куда же ты бежишь?
– Да, знаешь, я совсем растерялся. Думал на базу сбегать.
– На базу? Удачная мысль! До базы километра четыре и обратно столько же. Так что ты быстренько, часа в полтора бы и управился. Так ты дуй!
– Не смейся! Правда, что делать?
– Ладно, ты лучше скажи, на что похожа подружка твоей девы? Как она – ничего, не очень страшная?
– Что ты! Что ты! Очень хорошая девушка. А что?
– А то. Тогда пошли, у меня в кармане случайно завалялись кой-какие дензнаки, так что идем, пока девушек не украли.
И мы быстро пошли туда, откуда только что прибежал Васька и где призывно маячил красный берет девушки, так быстро присвоившей главный орган кровообращения моего Васьки.
Мои слова, как ни удивительно, оказались почти пророческими. Действительно, у нас с Васькой чуть-чуть не украли девушек.
Когда мы подошли к той скамейке, на которую указывал Васька, у меня буквально дыхание остановилось.
На скамейке в ряд сидели: во-первых, миловидная девушка в красном берете (явно Васькина девушка),, во-вторых, девушка с русалочьими глазами (та самая, которая ехала по Турксибу в соседнем купе) и, в-третьих… рядом с ней – человек из Сингапура. Он, видимо, распинался перед русалочьей девушкой, но как раз в это время заметил наши застывшие фигуры.
– Ну, Васька! – сказал я, поворачиваясь к нему и вынимая руки из карманов.- Ты как хочешь, а мне нужно с ним поговорить.
Но поговорить нам не удалось. Когда мы после минутного замешательства подошли к девушкам, они были одни. Оказалось, что человек из Сингапура пошел за папиросами, но сейчас вернется.
Мы его ждали, ждали так долго, что даже не понадобились деньги на кино. Но ждали мы его напрасно.
Он так и не пришел.
На этом, собственно, и нужно закончить рассказ об этой экспедиции, ведь то, что произошло дальше, не имеет прямого отношения ни к геоботанике, ни к изысканию пастбищ для скотоводческих совхозов.
По западному Пшарту
Долина Восточного Пшарта ничем особенно не замечательна – это типичная широкая памирская долина с сухим руслом, по которому вода течет только в самые жаркие летние дни, когда сильно тают ледники. С обеих сторон над долиной поднимаются высокие сухие хребты. Гребни их почти бесснежны, а ледники, встречающиеся только по северным склонам, очень невелики.
В нижней части долины Восточного Пшарта по надпойменной террасе расположены поля большого колхоза. Здесь, несмотря на то что высота около четырех тысяч метров, сеют ячмень.
В верхней части долины, где по боковым щелям расположены летние пастбища, стоят фермы. До этих ферм нетрудно проехать на машине от Памирского тракта. Но дальше, к последней ферме, расположенной уже за перевалом, добраться на машине невозможно.
