Владимир Санин - Не говори ты Арктике – прощай
Так вот, у этих людей в глазах есть нечто общее. Сижу сейчас за столом, перебираю фотографии, отснятые на зимовках, всматриваюсь, вспоминаю; пытаюсь сформулировать это общее поточнее, хотя одним-двумя словами не обойдусь.
Пожалуй, так: это глаза людей, безусловно, смелых и сильных духом, открытых и не умеющих лукавить. И еще: глаза людей, видевших такое, чего не довелось видеть другим, — столбик термометра, зашкаленный на немыслимо низкой отметке, смертельную опасность и бесконечность полярных просторов. Нет, все равно мало: общее в этих глазах и то, что в них нет обмана. Совсем коротко: людям с такими глазами хочется верить.
И — очень важно: быть достойным их доверия. Совет начинающим коллегам: попав в общество этих сильных и не умеющих лукавить людей, — соблюдайте их правила игры. Иначе вас могут не понять и, хуже того, не принять. Между тем соблюдать полярную этику — не слишком сложное дело. Нужно просто по мере сил помогать в работе, не быть навязчивым, не лезть в душу, говорить своим, а не нарочито грубоватым языком и — не выносить сора из избы. И уж, конечно, не надувать щеки и не делать из себя столичную штучку.
Приведу два подлинных эпизода, но заранее предупреждаю, что вынужден зашифровать фамилии, место и время действия.
Однажды на станцию, где я жил и работал, прилетел маститый литератор Икс. Узнав о том, что здесь уже обосновался и пустил корни его коллега, Икс был раздосадован — кому охота идти по чужим следам? Положенного в таких случаях визита он не нанес, несколько часов коллегу не замечал, что нисколько, впрочем, меня не тронуло — не для того я прилетел к черту на кулички, чтобы вести светские разговоры. И вдруг Икс лично приходит в мой домик — с широкой улыбкой закадычного друга и распахнутыми объятьями: «Здорово, старик, рад тебя видеть! (А мы и знакомы-то не были.) Я улетаю, запиши мой телефон, как будешь в Москве — звони!»
И, приветствовав меня насильственным рукопожатием (не мое, Булгакова), отбыл восвояси. Сначала я терялся в догадках, но через час-другой узнал, чем была вызвана столь внезапно возникшая ко мне симпатия этого безусловно умного, способного, но далеко не простого человека. Оказалось, что он явился к начальнику станции с деловым и, пожалуй, выгодным предложением: «Послушай, на кой черт тебе здесь нужен этот юморист? (Тоже на „ты“, хотя до того дня с начальником не встречался.) Отошли его, а я потрусь здесь парочку дней и напишу о тебе…» Здесь Икс назвал весьма уважаемый печатный орган.
Может, в другом месте и с другими людьми такое лестное предложение могло бы сработать. Но Икс, доселе (и впоследствии) во всем удачливый баловень судьбы, на этот раз себя переоценил: сделку он предложил недостаточно респектабельную, а таковых полярники не заключают. А тут еще случилось, что лишь сутки назад мне довелось помочь начальнику выбраться из ледяной воды, в которую, проломив лед, он окунулся. Но уверен, что и без этого ответ был бы однозначный.
Начальник взглянул на часы.
— Через два часа борт, — сказал он. — Вы на нем улетите.
— Как?!
— Через два часа, — повторил начальник. — Всего хорошего.
Нарушил полярную этику — пеняй на себя.
Но если этот эпизод остался в памяти двух-трех людей, то другому было суждено получить куда более широкую известность. Представьте себе, что коллектив принимает как своего писателя редкостного, даже исключительного таланта, книги которого доставляют истинное наслаждение любителям литературы. Долгими неделями и месяцами писатель общается с людьми, о которых хочет рассказать, очаровывает их своим умом, участвует на равных в интимных, доверительных беседах за столом — и на страницах блестяще написанных книг превращает доверчивых собеседников в мартышек, делает из них всеобщее посмешище и — хуже того, ломает их служебную карьеру.
Думаю, что при встречах с ним собеседники будут либо молчать, либо тщательно взвешивать каждое слово.
Так что полярники — народ весьма своеобразный, со своей, присущей только им, этикой, которая складывалась и отшлифовывалась многими десятилетиями. Стать для них своим необычно трудно: малейшая фальшь, преувеличенная почтительность, попытка слишком быстрого сближения может испортить все. Некоторая неряшливость в экипировке и не слишком изысканный лексикон (только до появления живых женщин!) никого не должны обмануть: сегодняшний полярник — как правило, человек интеллигентный, начитанный и в высшей степени порядочный по отношению к делу и товарищам. Исключения только подтверждают правило: нарушители полярной этики уходят, чтобы больше не возвращаться.
Еще о женщине. Для полярника она окружена романтическим ореолом, она — главная и святая мечта. Поэтому на зимовке о женщине — или хорошо, или ничего. Я знал человека, который щеголял своим циничным хамством: уже с первой трети зимовки с ним старались не садиться за один стол, избегали оставаться наедине.
Впрочем, обо всем этом у нас еще будет возможность поговорить.
ПЕРВАЯ ПОСАДКА
Да простят мне читатели длинные отступления от хода повествования, но строка из записной книжки, давшая название предыдущей главе, рождена именно первым впечатлением от встречи с Лукиным и Романовым. Далее в записной книжке было: «Вспомнить новичков — „чечако“ и старожилов-золотоискателей Джека Лондона, выглядевших как бродяги с большой дороги, и Таманцева из „В августе сорок четвертого“, который ходил в такой замызганной, латаной-перелатаной форме, что интеллигентный капитан из комендатуры испытывал острое желание посадить его на гауптвахту».
Если бы встречали по одежке, то вряд ли Лукина и Романова швейцар впустил бы в ресторан «Метрополь». Бесформенные треухи, знавшие куда лучшие времена каэшки (так полярники называют свои теплые куртки с капюшоном), потертые, в масляных пятнах кожаные штаны, поношенные, раздавленные унты… Будто не сегодняшний и бывший начальники самой престижной в Арктике экспедиции, а лесорубы после смены. Но чего бы швейцар явно не оценил, так это того, что сия экипировка была тщательно подогнана, а посему исключительно удобна для работы. Сравнивая старожилов с «чечако», Джек Лондон имел в виду именно это обстоятельство. Одежда должна быть теплой и удобной — остальное в Арктике значения не имеет.
С Лукиным и Романовым я до сих пор не встречался и не скрывал своего любопытства. В домик Бирюкова вошли Молодость и Опыт. Оба рослые, мощные, но Молодость энергичная, пружинистая, а Опыт грузный, неторопливый. На сегодняшний день для меня это были наиболее интересные в Арктике два человека. Если Илья Павлович Романов за свои полсотни прославился как опытнейший гидролог, ледовый разведчик, начальник дрейфующих станций и «прыгающих» экспедиций, то его ученик и преемник Валерий Лукин считался «молодым и многообещающим» и лишь входил в известность. Это математики, шахматисты и поэты к тридцати годам достигают совершенства — полярники в таком возрасте карьеру только начинают. Не только в силу нашей инерции, которая поднимает руководителя на должную высоту где-то в предпенсионном возрасте, но и по объективным причинам: даже при самых блестящих способностях молодому полярнику, чтобы стать руководителем, необходим опыт, который дается только долгими и трудными экспедициями. Золотой возраст для полярного руководителя начинается после тридцати — тридцати пяти; впрочем, не припомню сколько-нибудь известного путешественника, который прославился в более раннем возрасте.
