Владимир Обручев - В дебрях Центральной Азии
Вой повторился, но в отдалении и с перерывами, в трех-четырех местах.
– Отзываются на призыв. Но пока горит огонь - близко не подойдут.
При свете огонька мы насобирали еще вокруг фанзы все, что могло гореть, вплоть до самых мелких кустарников. При этих сборах Лобсын отошел немного дальше и возле ямы-шахты увидел волка, который быстро скрылся в шахту.
– Я бросил вслед ему большой камень и, должно быть, попал, он завизжал там в шахте, - сообщил калмык, сбрасывая охапку хвороста.
Мне очень хотелось спать и я сказал: - Нам обоим караулить не нужно. Будем по очереди, один у огонька, другой вздремнет.
– Ладно. Я еще не хочу спать. Покараулю.
Я прислонился к стенке фанзы и сразу заснул. Приснилось мне, что мы опять роем землю в фанзе при каком-то странном красном свете и нагребли уже целые кучи кварца. Повернуться некуда в фанзе, а все еще попадаются целые глыбы и я ворочаю их легко, словно куски хлеба. А Лобсын роет рядом и что-то приговаривает, - - и вдруг вместо него, вижу, роет волк, лапами землю разгребает, а зубами хватает кварц и рычит. Повернулся ко мне, широко раскрыл пасть, высунул язык - зубы у него все блестят, золотые. И внезапно бросился на меня сильно толкнул в грудь лапами, а золотыми зубами щёлкнул перед самым носом
Тут я проснулся, потому что Лобсын теребил меня за плечо.
– Погляди-ка, Фома! Караульщики клада собрались, хотят помешать нам взять золото.
Я протер глаза. Наш маленький огонек освещал только несколько сажен впереди фанзы, а дальше, шагах в двадцати, в темноте светилось несколько пар волчьих глаз. Когда пламя вспыхивало, охватывая новый кустик, положенный на огонек, я различал морды, настороженные уши и контуры тел. Я насчитал девять пар этих глаз в охватившем нас полукруге.
Вдруг наши кони захрапели, затопали, и Лобсын, вскочивший на ноги, едва успел схватить уздечку и остановить своего коня, который напирал на меня, стараясь выскочить из фанзы. Очевидно, какой-нибудь волк подобрался к задней стене фанзы, остававшейся в темноте, и напугал коней, может быть, старался перелезть через стену. Я схватил горящий куст и перебросил его через фанзу.
Расчет волков был ясен. Если бы им удалось выгнать коней из фанзы, животные в панике бросились бы скакать куда попало. В холмах, пересеченных в разных направлениях линиями глубоких ям-шахт, кони легко могли споткнуться, попасть при бешеной скачке передними ногами в яму и немедленно сделаться добычей хищников, преследующих их целой стаей.
Я зажег другой кустик, обошел с ним фанзу и заметил еще пару волков, которые скрылись в темноте.
Нужно было разогнать осаду, которая становилась угрожающей. Я велел Лобсыну подкинуть топлива и, когда можно было различить, кроме глаз, и контуры тел, приложился и выстрелил картечью в волка, стоявшего боком шагах в тридцати. Он подскочил и упал, светящиеся глаза исчезли, стая отбежала. Но немного позже волки вернулись и стали оттаскивать убитого подальше, чтобы его растерзать. Это дало мне возможность выстрелить еще раз в кучу тащивших свою жертву, и они разбежались. Некоторое время было тихо, но потом с той стороны, куда утащили труп, послышалось чавканье, ворчанье и хруст костей.
Затишье позволило нам беречь топливо. Но через полчаса в темноте опять в нескольких местах полукруга засветились глаза. Первая жертва только раздразнила аппетит. Я вынул часы: было четверть первого и до рассвета оставалось часа три. Куча топлива у нас сильно сократилась, хотя куски жердей еще остались.
– Подкинь кустик, Лобсын! - сказал я, приготовляя ружье.
Огонь вспыхнул и озарил волков. Я целился в двух, сидевших друг возле друга на задних лапах. Один, очевидно, раненый, отскочил с визгом, второй, убитый наповал, покатился по склону холмика и свалился в устье шахты у подножия.
Остальные сначала скрылись, но потом один за другим пробрались в шахту, чтобы разделаться с убитым. Это опять позволило нам сберечь топливо.
Но тут кони снова захрапели, и мы оба вынуждены были вскочить и загородить собою дверь фанзы, чтобы напуганные животные не выскочили из нее. Они, храпя, напирали на нас. За ними над задней стенкой фанзы я различил глаза волка, очевидно, стоявшего на задних лапах. Момент был критический. Хотя револьвер был у меня в кармане, но рвавшиеся кони не давали возможности высвободить руку и даже, если бы это удалось, я не мог бы прицелиться и выстрелить возле самой морды лошади. От этого она бы совершенно обезумела.
К счастью, конь Лобсына вскинул задом и обеими нотами ударил по задней стенке. Глаза волка исчезли. Мы с трудом успокоили коней, и, пока Лобсын держал их, я подкинул топлива, взял в левую руку горящий куст, в правую револьвер с взведенным курком, обогнул фанзу и выстрелил в убегавшего волка, когда он был еще шагах в семи от меня. Он упал, но тотчас же вскочил и на трех ногах ускакал. Я, видимо, перешиб ему заднюю ногу.
Во избежание новых попыток волков пробраться в фанзу с задней стороны мы развели там второй маленький огонек и поддерживали его все время. Но из-за этого уже не было возможности подбрасывать по временам больше топлива в костер спереди, чтобы видеть силуэты волков и вернее целиться в них. Пришлось изредка стрелять в темноту, целясь ниже светящихся глаз, крупной дробью, сберегая патроны с картечью.
Наконец, уже в половине третьего, когда рассвет был близок, мы разожгли костер остатками топлива, и я сделал два выстрела один за другим по волкам, собравшимся кучкой вокруг одного, вероятно, издыхавшего. Всем, очевидно, хорошо попало, так как они отбежали и больше не появлялись.
Но вот стало светать. Из темноты мало-помалу выступали холмики, ближайшие фанзы, отвал белого кварца у одной из шахт, а звезды меркли и исчезали. Кони успокоились. Мы насыпали им в кормушки по хорошей порции сухарей и повесили кормушки на морды. У нас осталось еще немного холодного чая, который поставили на догоравший огонь. После такой тревожной ночи подкрепиться чашкой горячего чая было очень приятно.
Как только совсем рассвело, мы возобновили раскопку. Канавку, доведенную накануне до боковой стенки фанзы под окошком, мы повернули вдоль нее, к передней стенке, и сразу же откопали еще десяток кусков кварца с золотом и, наконец, в самом углу у передней стенки нашли глиняный горшочек с узким горлышком. Он лежал на боку, а горлышко было закрыто кожаной пробкой, залитой воском. Горшочек был очень тяжелый.
– Вот это самый настоящий клад! - воскликнул я, когда Лобсын отгреб разрыхленную землю и вынул горшочек.
Я поднял его: на воске пробки видна была печать с китайским иероглифом. Горшочек весил около десяти фунтов.
