Наталья Осис - У самого синего моря. Итальянский дневник
Многочисленные генуэзские дворцы я решила не брать сразу штурмом, а растянуть слегка удовольствие. Тем более что Петька неожиданно изрек глубокомысленную сентенцию: «В музей надо ходить в плохую погоду», – и я с ним немедленно согласилась. В дождливые выходные мы с ним потом с удовольствием шатались по разным Палаццо Росси, Палаццо Бьянко, Палаццо Турси и другим резиденциям дожей Генуэзской республики. Дворцы, превращенные в картинные галереи, я, признаться, не очень люблю. И дворец уже не совсем дворец, и местная картинная галерея после Лувра, Эрмитажа и лондонской Нэйшнл гэлери выглядит, положа руку на сердце, как-то бедноватенько. Генуэзским дожам, банкирам и арматорам недосуг было растить собственных художников, как это делал Лоренцо Великолепный. Они предпочитали вкладывать деньги (коим, безусловно, знали цену) в хорошо раскрученных живописцев и абсолютно ликвидные произведения искусства, поэтому генуэзские дворцы пестрят большими и малыми голландцами, перемежающимися китайскими вазами эпохи Минь. В полутемных и пустых залах бродят, как привидения, смотрители – по одному на два-три зала, бесшумно отделяются от стены и следуют за одиноким посетителем серой тенью. А у посетителя уже в глазах рябит от ваз и голландцев, и мечтает он только о том, чтобы выбраться отсюда и выпить не спеша кофе, запах которого доносится из кофейни на первом этаже. Впрочем, и в этих дворцах-музеях изредка попадается что-нибудь неожиданное. Так, под самой крышей Палаццо Росси, в бывшем помещении для слуг, мы обнаружили прелестную выставку старинного детского и женского белья, где, сидя на полу, несколько часов открывали и закрывали застекленные ящики бесчисленных комодов под неодобрительным взглядом древней смотрительницы-горбуньи. В другом дворце – Палаццо Турси – посмотрели во всех ракурсах на знаменитую скрипку Никколо Паганини, которую достают из ее хрустального гробика только раз в год – для сольного концерта победителя конкурса Паганини.
На карте я нашла еще и Дом Паганини, но уже на месте выяснила, что «Дом Паганини» в данном случае – просто фигура речи, как Дом музыки, например. Здание, в котором жил в детстве со своими родителями Паганини, было сильно повреждено во время Второй мировой войны, и ныне существующий концертный зал под названием «Дом Паганини» – это очень удачно выбранная и не менее удачно реконструированная церковь в одном из самых красивых районов города. Выглядит этот Дом, правда, более чем аутентично. Если бы мне не дали при входе в руки буклет, я бы ни про какие реконструкции и реставрации и не подумала. Вот ведь парадокс: самые что ни на есть настоящие дворцы, приспособленные под музеи, изнутри кажутся мне не очень удачной декорацией, а из монастырских построек (на этом месте был монументальный комплекс монастыря Санта-Мария делле Грацие) получился со временем настоящий дом великого скрипача, храм музыки, оплот гения, в котором даже горластые туристы-американцы как-то съеживаются, начинают ходить на цыпочках и говорить шепотом.
Не знаю только, к какой категории можно отнести главный аттракцион для туристов под названием «Дом Христофора Колумба». Дом, в котором жила семья великого генуэзского первооткрывателя, также не сохранился. Зато для туристов выделили и сохранили как место паломничества изрядный кусок толстой старой стены и прилегающий к нему миниатюрный садик, окруженный изящной белой колоннадой. Днем туристы исправно фотографируются на фоне колоннады имени великого генуэзца, а по ночам, пока туристы спят, юные и пока еще безвестные генуэзцы бренчат на гитарах, дуют пиво и забивают косячки. Что-что, а осваивать имеющиеся пространства итальянцы умеют.
Мы тоже освоились в своем квартале и оценили красоту Палаццо Реале – ближайшего к нашему дому дворца-музея. Чтобы попасть в него, нам достаточно спуститься с нашей лестницы-скалинаты и перейти виа Бальби. «Реале», то есть «королевским», он называется потому, что когда в Объединенной Италии завелся король, то для своей резиденции в Генуе он выбрал именно этот дворец. Построен этот дворец был задолго до объединения Италии, могущественным семейством Бальби. Семейство это было ничем не лучше и не хуже дюжины других семейств Генуэзской республики, строивших дворцы и башни, командовавших флотами, воевавших с турками и венецианцами – нормальные олигархи, более семисот лет вполне эффективно управлявшие Наияснейшей Республикой Генуи – такой вот был у нее официальный титул – Serenissima Repubblica di Genova. А дворцу семейства Бальби просто повезло – как-то так сложилось, что ничего в нем не трогали. И зеркала там чуточку кривые и давно уже тусклые, и картины с гобеленами висят все на своих местах – так, как владельцам нравилось, то есть больше гобеленов, чем картин, поскольку надо же было холодные каменные стены чем-то прикрывать; и трончик посередине дворца стоит очень скромненький, даже трогательный; но больше всего меня умилили обнаруженные моим ребенком под кроватями позолоченные ночные горшки. Как стояли там, так и стоят. Вот это, я понимаю, дух времени!
В прелестный сад Палаццо Реале, открытый для свободного доступа, мы стали приходить гулять как к себе во двор. Потому что дворов с детскими площадками в Генуе нет по определению. Ну что ж, если нельзя спуститься по лестнице и покачаться на качелях, будем спускаться вниз, чтобы поиграть с черепахами в фонтане. Тем более что на газонах вокруг фонтана круглый год растет настоящая земляника.
Театр и красота
Воспоминания бабушки о театре Пикколо и театре Ла Скала
Иногда наша милая нонна, то бишь бабушка, остается у нас ночевать – она сидит с Петей, когда мы с Сандро ходим на разные протокольные театральные мероприятия. И потом по утрам мы с ней всласть болтаем. Если она забывает, что ей нельзя сознаваться в том, что ей уже 81 год, она рассказывает удивительные вещи – о довоенном времени, о войне, о театре Пикколо, где она работала с момента его основания, о Джорджо Стреллере, о Паоло Грасси… Наша нонна родом из Милана, и сорок с лишним лет, проведенные в Генуе, не перечеркивают миланской юности: нонна до сих пор считает себя миланезе.
Нонна работала в Ла Скала в пору самого расцвета славы Марии Каллас, но Каллас или, как здесь говорят, Ла Каллас (это как Иванов и Иванова; если Каллас, то это «он», а если Ла Каллас – «она») нашу бабушку не впечатлила. Капризная, говорит, она была и пела не так чтобы очень. «Да ладно, – говорю я, – что ты имеешь в виду? Как это? Мария Каллас – и не очень?» Тогда наша очень корректная бабушка слегка зарделась, потеребила платочек, вдохнула, выдохнула и, глядя мне в глаза, с отчаянной смелостью сообщила, что вживую Каллас была действительно «не очень» – на высоких нотах больше верещала, чем пела. За итальянским словом «верещать» мне пришлось сходить в словарь – настолько это было неожиданно. Бабушка вдруг молодо заблестела глазами и стала рассказывать, что одновременно с Каллас в Ла Скала выступала другая певица – сопрано Рената Тебальди, вот та была действительно великолепна, а особенно ей, бабушке, приятно, что не только она так думала, но огромная компания веселых молодых людей – завсегдатаев галерки (ты же знаешь, что только на галерке сидят настоящие любители оперы, остальные в театр ходят, чтобы шубы выгуливать!). И эти самые настоящие любители оперы решили защитить свою любимую Тебальди и пошутить над капризной Каллас, которая как-то там не так брала верхние ноты. Мария Каллас была очень близорука, для нее на сцене кругом наклеивали метки (их часто клеят для самых разных спектаклей, но, как правило, по другому поводу – например, когда актеры должны выйти в полной темноте и занять определенные позиции), а для Марии Каллас надо было, по словам нонны, размечать все сцены. Очков она, разумеется, никогда не носила, злорадно добавляет бабушка, как будто какая-нибудь Норма или Аида может петь свои арии в очках от Диора на носу. Ушлые молодые поклонники Ренаты Тебальди явились на спектакль Каллас с пучками редиски и в конце спектакля покидали эту редиску вместо букетов на сцену. Близорукая Каллас один из таких псевдобукетов подобрала, нежно улыбнулась в сторону невидимой для нее галерки и, только когда прижала «букет» к груди, определила в нем пучок крепкой редиски. Ну, дальнейшее вы себе легко можете вообразить: ах! – говорит дива, убегает со сцены, плачет в гримерной и клянется, что ноги ее больше не будет на этой сцене. К ней прибегает дирекция, уговаривает, утешает и обещает, что никого из ушлых поклонников конкурентки больше ни на галерку, ни вообще в театр не пустят. И обещание свое сдержали. Лично, говорит нонна, директор проследил, чтобы не пускали. «Подожди, – говорю я нонне, – что же получается, что директор знал в лицо завсегдатаев галерки?» – «А как же иначе? – удивляется моему вопросу нонна, – ведь dopo tutto (в конце концов) они и есть главные любители оперы».
