Георгий Чиж - К неведомым берегам
— А теперь не боимся? Конечно, не боимся, — поспешил успокоить себя Невельской.
— Русских, голубчик, мало…
— Войск? — недоумевал Невельской.
— Руководителей, — коротко бросил Шульгин и, оставив Невельского в недоумении, оборвал разговор.
Недомолвки Шульгина останавливали внимание юноши, он подолгу задумывался. Вопросы накапливались.
Восприимчивый юноша после таких разговоров уходил взволнованный, в приподнятом настроении и с неутолимой жаждой учиться, учиться и учиться…
Преподаватель истории русской литературы Плаксин с исключительной убедительностью доказывал, что наша молодая литература, к которой с таким обидным пренебрежением относились оторванные от России, воспитанные иностранцами образованные круги русских верхов, крепнет с каждым годом и не только догоняет чванных учителей, но умеет сказать и свое новое, самобытное слово, к тому же облеченное в оригинальную и более совершенную, чем иностранные образцы, форму.
Плаксин, увлекаясь уроками, подчас не замечал ничего вокруг. Как-то он читал слушателям морских офицерских курсов об элементах сатиры в баснях Крылова, сравнивал с баснями иностранными. Предметом сравнения на этот раз служила басня «Воспитание льва» известного французского баснописца Флориана.
Плаксин не заметил, как в класс в сопровождении директора вошел император, дав офицерам знак молчать. Вошел и остановился у открытой двери. Подавшись далеко вперед грудью и не сводя оловянных глаз с Плаксина, он зловеще хмурился и все внимательнее и внимательнее вслушивался.
Воспитание царевича-львенка, по Флориану, собакой в духе христианской кротости и любви к подданным явно пришлось императору не по вкусу, не понравилась и сыновняя привязанность царевича-львенка к воспитательнице-собаке, открывшей ему глаза на злоупотребления поставленных царем нечестных начальников…
Однако суровые морщины на лбу императора разгладились и по хмурому лицу скользнула, не задерживаясь, едва заметная улыбка, когда лев из крыловской басни вознамерился отдать царевича-львенка на воспитание царю птиц — орлу. Когда же лев задал уже прошедшему науку ученому львенку вопрос: «Как ты свой народ счастливым сделать чаешь?» — император весь превратился во внимание.
«У птиц недаром говорят, что я хватаю с неба звезды, — сказал с убеждением львенок. — Когда ж намерен ты правленье мне вручить, то я тотчас начну зверей учить вить гнезды…»
Видимо, не ожидавший такого оборота, император, давясь беззвучным смехом, выхватил носовой платок и, боясь уронить свое достоинство в глазах класса офицеров, не прощаясь и заплетаясь шпорами, поспешно вышел. За ним семенил Крузенштерн.
— Что это такое? Ты учился чему-нибудь подобному? — спросил царь в коридоре.
— Эта новость, ваше величество, именуется «история российской словесности». Заведена у меня и у сухопутных…
Наибольшее, однако, влияние на складывавшийся духовный облик Геннадия Ивановича Невельского оказало тесное его общение с молодым астрономом Зеленым. С этих пор Невельской перестал смотреть на астрономию как на какую-то прикладную расчетную науку, необходимую только для ориентировки на море и на суше. Уроки Зеленого будили мысль о беспредельности мироздания. Они учили о многовековой борьбе астрономии с астрологией, с этой таинственной наукой жрецов, с суеверными учениями ее, о тесной личной связи каждого человека с планетами и звездами, о замысловатых туманных предсказаниях гороскопов и их действительной ценности…
Склонный к анализу пытливый ум Невельского за этот год окреп, установился: юноша решительно перестал принимать все сообщаемое «на веру», без тщательной самостоятельной проверки. Он возмужал и созрел, как говорится, «вырос», но, увы, только душевно, и царского повеления не выполнил — не утратил мальчишеского вида и не прибавил ни вершка в росте.
Через год выдающийся по успехам гардемарин Невельской стал обыкновенным мичманом 27-го флотского экипажа, вынужденным за неимением высоких покровителей самостоятельно пробивать себе дорогу в жизнь.
Но лишний год, проведенный в корпусе, расширил и углубил научную подготовку. Еще через год мы видим Невельского в числе слушателей морских офицерских классов; зиму учится, лето плавает и, меняя руководителей, корабли и моря, приобретает необходимый морской опыт. Еще три года рядовой морской лямки — и рядовое же производство в лейтенанты…
И вдруг Геннадия Ивановича Невельского командировали на корабль, на котором приучался к морскому делу второй сын царя — десятилетний великий князь Константин Николаевич. Ему предстояло в будущем командовать флотом, а потому с пеленок он носил звание генерал-адмирала. Пока что, однако, по воле своего воспитателя контр-адмирала Литке генерал-адмирал Константин должен проходить морские практические науки под руководством скромного и знающего лейтенанта Невельского.
— Слышали? Генерал-адмирал плачет, когда приходится выходить в море без «няньки Архимеда»! — подсмеиваются школьные товарищи Невельского, вспоминая данное ему в корпусе прозвище «Архимед», и, конечно, дружно завидуют: мальчик генерал-адмирал растет, не сегодня — завтра он — настоящий генерал-адмирал и министр. Вот когда Архимед пойдет в гору!
Проходит еще несколько лет. На кораблях «Беллона», «Аврора», «Ингерманланд» великим князем исхожены все западноевропейские моря. Ученик уже капитан 2-го ранга, а учитель по-прежнему — лейтенант флота. Они в прекрасных отношениях, но не дружеских, хотя могли бы быть и в душевно близких: Геннадий Иванович пользуется полным доверием мальчика, которого увлек мечтой о далеком Амуре, о величии государства и закреплении и усилении его на Дальнем Востоке. Но Геннадий Иванович не верит в возможность и прочность великокняжеской дружбы, он предпочитает сохранять только уважение к себе и с учеником всегда сдержан и холоден. Такое поведение невыгодно для карьеры… Пусть! Но зато он, Невельской, останется самим собой, что в жизни является основным и главным.
И вот в то время, когда великий князь становится капитаном первого ранга и командиром фрегата «Паллада», предназначенного к дальнему плаванию, когда он ждет только совершеннолетия, чтобы возглавить российский военный флот, капитан-лейтенант Невельской, блуждая по делам из канцелярии в канцелярию по адмиралтейству, случайно узнает о закладке в Финляндии маленького транспорта, предназначенного в дальнее плавание в Петропавловск для снабжения его продовольствием, одеждой, военным и морским снаряжением…
«Жребий брошен», — тут же решает Невельской. Он станет командиром этого судна, возьмет на себя поручение в Петропавловск и, пользуясь случаем, увидит собственными глазами, осуществимы ли на самом деле мечты его жизни…
