Венеция. Под кожей города любви - Бидиша
Звоню, открывает Грегорио.
— А! Бидди! — говорит он, но голос звучит вопросительно. — Входи…
— Доброе утро! Я на минуточку, хочу отдать вам вот это.
Застенчиво протягиваю руку и помахиваю сумочкой перед собой. Грегорио берет ее, заглядывает внутрь.
— Что это? — спрашивает он умильным тоном.
— Маленький подарок. Это просто мелочи. Я еще хотела спросить, не согласитесь ли вы позже выйти, я имею в виду аперитив? — неловко предлагаю я.
— Да, — отвечает Грегорио естественно, с улыбкой. — Лукреция возвращается в полдевятого, так что мы поднимемся и позвоним тебе в дверь.
Откланиваюсь и скатываюсь вниз по ступенькам, иду на улицу прогуляться.
Вечером звонок раздается точно в означенное время, и вот мы уже идем втроем по прохладному, безлюдному, темному Каннареджио. Грегорио, как всегда, в прекрасном расположении духа, он оживленно болтает, но Лукреция пока не проронила ни слова. Она уходит далеко вперед, крест-накрест обхватив руками сумку. На мосту она поворачивается и спрашивает Грегорио по-английски:
— Куда мы идем?
— В это новое заведение, — отвечает он. — Тут уже близко, да вон оно. Посмотри на витрины. Очень гостеприимные, мне кажется. Я на днях его приметил.
Лукреция указывает на три современных роскошных отеля на Фондамента делла Мизерикордия:
— Вот, даже такие места у нас отбирают. Надеюсь, у них ничего не выйдет… А вы знаете, новая волна туристов у нас — китайцы. — На лице появляется такое выражение, будто ее сейчас стошнит. — Начать с того, — говорит она, — что их миллиарды, и даже если богатые китайцы, которые могут позволить себе поездку, составляют всего один процент, это все равно очень много. Другая проблема с туристами состоит в том, что люди, раз побывав здесь, норовят вернуться. Увидев Венецию однажды, они готовы приезжать сюда еще и еще.
Как это было уже не раз прошлым летом, меня ведут в сокрытое от туристов местечко, которого не сыщешь в путеводителях, — уютное, темноватое, но при этом элегантное. Внутри одни венецианцы да вышколенный персонал. Юноша у стойки приветствует нас, и начинается обычный ритуал.
— Мы будем белое вино, — говорит Грегорио. — Нет, лучше просекко… что-нибудь легкое и сухое, очень сухое, воздушное и с фруктовыми нотками.
Идет оживленное обсуждение, бармен напряженно соображает. Наконец он рекомендует один сорт — превосходный выбор, как выясняется. Родители Стеф рассыпаются в комплиментах. Я брякаю что-то о красном вине и вижу, как по их лицам пробегает тень неодобрения. Бармен поясняет, что я нарушила протокол, ужину предшествуют другие напитки. Следует длительная дискуссия.
— Мне бы хотелось чего-то легкого, — поясняю я.
— Что у вас есть с севера, из более сухих областей? — обращаются родители Стеф к бармену.
— У нас несколько таких, — отвечает тот. — Почва на севере не такая богатая, и в результате вино менее крепкое, не такое хмельное.
— Что собой представляет вот это? — вопрошает Грегорио, указывая на одну из строчек в карте вин.
— Ароматное, сладкое, менее игристое, очень бодрящее.
— А это что? Как оно называется? «I granelli»? Оно с севера?
— Да. По-английски это значит «Зерна». Его делают монахи.
Ничто не проходит даром: эксперт в области вин останавливает то на мне, то на родителях Стеф почтительный, доброжелательный взгляд. Мы берем бокалы (высокие и тонкие для просекко, широкий, с круглым донцем для красного) и садимся к столику рядом со стойкой. В зале громадные, во всю стену, окна, выходящие на две стороны, никакого декора, если не считать тонкой кованой металлической сетки под самым потолком.
— Эти окна и в самом деле очень хороши, — говорит Лукреция по-английски.
Она и ее муж сидят напротив меня, наклонившись друг к другу, колени соприкасаются, как у юных влюбленных. Рука Грегорио вытянута на спинке стула и почти касается плеча Лукреции. Лукреция положила руки перед собой и сомкнув их в замок — все же они направлены в его сторону. Пока мне не задали ни одного вопроса. Время от времени Лукреция бросает на меня раздраженные взгляды. Я действую ей на нервы. Что я сделала не так? Мне просто не следовало приезжать, даже несмотря на то, что она тысячу раз повторила, что я могу остановиться у них. Это моя ошибка — я решила, что она, если бы действительно возражала против моего приезда, нашла бы способ сообщить об этом.
Грегорио упоминает, что Джиневра великолепно перевела на французский какой-то старинный документ.
— А ведь это было непросто, там столько выделений! Одни фрагменты напечатаны курсивом, другие полужирным шрифтом, масса медицинских терминов, сноски, один раздел соотносится с другим, расположенным далеко от него…
— Она очень хорошо поработала, — перебивает Лукреция.
— А это поможет ей в карьере? — спрашиваю я. — Эти задания, полученные от вас? Вам не кажется, что она способна на большее?
Лукреция пожимает плечами:
— Она не хочет работать.
— Ленится?
— Нет, — резко отвечает она. — Я думаю, это ее жизненный выбор. Она отметает саму мысль о том, что должна работать. Она хочет одного — читать книги.
— Ей бы стоило написать диссертацию, — говорю я. — При каждой нашей встрече я ее уговариваю, пытаюсь убедить…
— Она говорит, что ее наставники не вселяют в нее энтузиазма, — возражает Лукреция с нарастающей досадой.
Беседа умирает, мы поглядываем по сторонам. Поскольку мне оказано одолжение (родители Стеф могли бы и не ходить со мной), я могу заговорить только на заданную ими тему, чтобы они, не дай бог, не подумали, что я много о себе возомнила. Лукреция смотрит в направлении моего взгляда и рассказывает пару историй о церкви на площади, которую мы видим из окна. У церкви совершенно плоский фасад.
— Венецианцы молятся о здоровье святой Марине. Обычно ей ставят свечи в Сан-Марко. Но некоторые старые синьоры слишком слабы, чтобы добраться до Сан-Марко, и заходят в эту церковь.
Имя Марина, говорит Лукреция, распространено в Венеции. Она припоминает легенду об этой святой. Речь в ней идет о некоем дворянине, его дочери и одном венецианском монастыре. Легенда длинная, но я ее все-таки перескажу.
Дело было в очень тяжелый период истории Венеции, да и род, о котором идет речь, тоже переживал трудные времена. Марину, девушку энергичную, умную и находчивую, как на грех осаждали распутные воздыхатели. Так сложилось, что семья попала в опалу и подверглась преследованиям, и с помощью Марины был разработан хитроумный план.
Однажды ее отец появился на людях с весьма опечаленным видом. «Что с вами, друг мой, — спросил его сосед, — что стряслось?» — «Ах, меня очень тревожит
