Виталий Волович - На грани риска
Я взглянул туда, куда указывал рукой Гурий. За аэродромом простиралось широкое пространство чистой воды. Черной, пугающе неподвижной. Только сейчас, кажется, я с поражающей ясностью понял, сколь эфемерным было ощущение надежности окружающего нас белого пространства, казавшегося обыкновенной заснеженной равниной. Только сейчас я впервые ощутил хрупкость ледяного поля, представляющего собой всего-навсего кусок замерзшей воды, под которым лежит океанская бездна.
Натиск стихии не внес изменений в наш обычный распорядок, и с утра все свободные от вахты занялись постройкой снежных домиков для научных наблюдений. Однако к полудню ветер усилился до двадцати метров в секунду и спиртовой столбик опустился до минус сорока градусов. При таком сочетании мороза с ветром охлаждающее действие отрицательных температур на организм человека многократно возрастает. Ученые даже придумали специальный показатель суровости для его оценки - ветро-холодовый индекс. Сегодняшняя ветро-температурная комбинация тянет градусов на восемьдесят мороза. Недаром пребывание на открытом воздухе превращается в тягостное испытание. Работать можно только спиной к ветру, а стоит на мгновение вытащить руки из громадных, неуклюжих, но теплых рукавиц-грелок, как пальцы тотчас же перестают гнуться. На щеках появляются подозрительные белые пятна, и приходится то и дело отрываться от работы, чтобы оттереть замерзшее лицо.
После ужина, наскоро прибрав и вымыв посуду, я спешу в палатку. Сегодня надо закончить очередной контрольный медицинский осмотр. Никитин уже давно ждет меня, коротая время беседой с Гудковичем.
После дотошного опроса о самочувствии, сне, аппетите и прочих вещах, свидетельствующих о здоровье человека, я прошу Зяму подкачать паяльную лампу. Когда немного потеплело, Никитин стягивает с себя свитер, оставшись в одной ковбойке.
Померив артериальное давление, которое, к нашему обоюдному удовольствию, оказалось в норме, я подсчитываю частоту пульса, измеряю температуру тела и тщательно выслушиваю, заставляя морщиться от прикосновения холодного фонендоскопа. В довершение заставляю Макара выжать динамометр правой и левой рукой. Хотя я записываю в журнал "здоров", но уже заметно, как постепенно у него, впрочем, и у остальных тоже, развиваются признаки своеобразного полярного невроза. У одних стал беспокойным сон, у других ухудшился аппетит, третьи жалуются на снижение работоспособности и чувство напряженности, особенно под вечер, но все - на возросшую раздражительность. Появление последнего симптома в условиях замкнутой (как говорят психологи) группы людей всегда настораживает.
Но разве можно удивляться этому, если на людей даже с самыми крепкими нервами много дней подряд действует этакая куча экстремальных факторов: многомесячный мрак полярной ночи, холод, изнуряющее ожидание опасности, пребывание в безвестности, в изоляции от внешнего мира, множество мелких бытовых неудобств, осложняющих жизнь? Раздражение накапливается, как электрический заряд в шарах конденсаторов электростатической машины. И когда он превысит установленный предел, с треском проскакивает разряд-молния.
Так бывает порой и у нас. Нет-нет да и вспыхнет из-за пустяка шумный спор. Трах-тарарах! И глядь - спорщики уже мирно беседуют на другую тему, грея руки о железные бока литровых кружек с чаем. Никаких длительных обид или ссор. И в этом основная заслуга Мих-Миха, который умеет с удивительным тактом гасить эти маленькие бури. И этот дух постоянной взаимной благожелательности помогает нам переносить все трудности и лишения.
1 февраля
Сегодня наш маленький семейный праздник. Макару Макаровичу Никитину сорок семь лет. Половину из них он отдал Арктике. По случаю торжества Сомов разрешил "тряхнуть стариной" и зажечь камелек.
На радостях Саша "отыскал" завалившуюся за ящики крупную нельму, а Костя Курко принимается срезать с нее тонкие, почти прозрачные, ломтики. Делает это он с большим знанием дела, и на разделочной доске образуется горка строганины-стружки, тающей на языке, как снежинки. Тем временем Сомов приготавливает "свирепую" приправу, называемую "маканина-соус"
3 февраля
Надышавшись кухонного чада, я набрасываю на плечи меховое пальто и выбираюсь из камбуза, чтобы глотнуть свежего воздуха. Опять повалил снег, и крупные мохнатые снежинки медленно кружатся над головой. Под белым саваном исчезают черные полосы копоти на сугробах, дорожки, протоптанные между палатками. Сквозь лохматые тучи бочком проскользнула луна, и ее желтоватое сияние высветило панораму лагеря.
С каким-то особенным теплым чувством я вглядываюсь в эту, казалось бы, столь привычную картину. Вон там, рядом с балкой-станиной, на которую вознесен ветродвигатель, расположились радисты. Их спрятанная под броней из снега палатка напоминает ледяной форт. Это сходство усиливает выхлопная труба двигателя, выглядывающая из него, словно пушка. Чуть ближе ко мне высятся палатки гидрологов. Одна - рабочая, которую легко узнать по груде больших деревянных катушек с тросом, раскоряченных гидрологических лебедок, присыпанных снегом, и невысокой мачте с флюгером и диском над куполом. Вторая - жилая, окруженная стенкой из снежных кирпичей, с длинным снеговым тамбуром, с красным флажком над входом. По соседству с ними, также тщательно утепленное снежной обкладкой, виднеется жилище ледоисследователей. За ним, к юго-западу, можно различить очертания заиндевевшей градиентной установки и "скворечник" метеобудки. В нескольких шагах от метеоплощадки темнеет брезентовый трехгранник магнитологического павильона. Мой дом, "аэрологическая палатка", почти не виден. Он совсем исчез под снежным сугробом, и, чтобы проникнуть в него, надо, согнувшись в три погибели, протиснуться сквозь узкий длинный туннель. Рядом с астрономической площадкой, окруженной невысоким круглым снежным забором, чернеют миляевские хоромы, которые он дружески делит с Комаровым. Впрочем, Михаил почти никогда не бывает дома. Целые дни он проводит в своей мастерской, откуда разносится визжание ножовки, перестук молотков, гудение паяльной лампы. Здесь автомобильно-ремонтная фирма "Комаров и сыновья". Комаров с "сыновьями" пытается оживить "газик", присланный нам с мыса Шмидта. Только когда самолет улетел, обнаружилось, что в автомобиле не хватает некоторых деталей. Но, по-моему, для Комарова не существует технических препятствий. Он пилит, точит, режет, паяет, и ни у кого не возникает сомнения, что к весне машина будет на ходу.
Между нынешней кают-компанией и бывшей протоптана широкая тропа, которую не может замести ни одна пурга. Старая КАПШ-2 давно превращена в продовольственный склад, и ее не спутать ни с какой другой палаткой, столь много вокруг набросано ящиков, бочек, пустых газовых баллонов.
