Юхан Смуул - Ледовая книга
Справа от нас остаётся остров Абу-Али. Это крутые скалы того цвета, каким обозначают на картах пустынные плоскогорья. На вершине острова маяк. Сколько мы ни разглядывали в бинокли и простым глазом скалистую стену, обрывающуюся в море, но так и не сумели найти место, где мог бы пристать корабль или шлюпка. Странная, наверно, одинокая и по-арабски задумчивая жизнь у команды такого маяка: вокруг — морская синева (Красное море очень синее, даже темно-синее), на востоке — Цугар со своим ландшафтом дантовского «Ада», в воздухе — песчаная пыль, а в небе — большое солнце, как во время лесных пожаров. Корабли проходят, идут с юга и на юг, и хотя волны их килевой струи, похожей на рыбий хвост, достигают скал Абу-Али, но сами суда, очевидно, остаются для обитателей маяка такими же далёкими, как ночные звезды.
Много кораблей, в основном наливных танкеров. Здесь, в Красном море, я видел самое красивое из зрелищ, какие когда-либо наблюдал в плавании. Нам встретился датский танкер «Анна Марска» — водоизмещением в тринадцать тысяч тонн, с белыми палубными надстройками, с небесно-голубым корпусом. Все в нём — и его стройное вытянутое тело, и какая-то устремлённость каждой линии вперёд, и венок белой пены на голубой груди — заставило нас залюбоваться этим кораблём, словно красивым человеком. До чего же прекрасным бывает иной корабль — настоящая стальная сказка! Мы ещё следили за удаляющейся «Анной», как тут же появился, разрезая небесно-голубой грудью воду и ветер, её абсолютный двойник «Эмма Марска». Они шли одним курсом по направлению к Баб-эль-Мандебскому проливу, становились все меньше и наконец исчезли в реющей над морем песчаной пыли, словно две сказочные сестры — в росистом тумане над костром Ивановой ночи.
Вечером на палубе показывают «Броненосец „Потёмкин“». Сквозь ванты над экраном вниз смотрит луна, а по обоим бортам проплывают огни судов.
5 апреля
Санитарный аврал. Моем с Куниным (наверно, в последний раз) свою каюту и натираем до блеска медные части.
6 апреля
Море чудесное. Прохладный, самый приятный встречный ветер. Скорость хорошая. Дня через три-четыре прибудем в Суэц.
Уже не помню точно, сколько раз по пути из Мирного в Красное море менялся наш маршрут. Сначала говорили, что мы поплывём в Европу через Кейптаун. Потом — что прямо на север и что первый порт следования неизвестен. Потом называлась Австралия — Мельбурн. Затем — Веллингтон в Новой Зеландии, где надо забрать морскую экспедицию и откуда, возможно, придётся возвращаться на родину через Панамский канал. Наконец появилось что-то определённое — Аделаида. С самой же Австралии и до нынешнего дня наиболее устойчив был следующий вариант возвращения: через Суэцкий канал в Александрию, где мы должны были пересесть на «Победу», отходящую из Александрии 19 апреля и приходящую в Одессу 25-го. При этом варианте мы пробыли бы в Египте целую неделю.
С сегодняшнего утра все только и говорят что о новом маршруте к Пирею в Греции, где пересядем на пассажирский пароход «Крым». «Крым» покидает Грецию уже 13 апреля. Так что мы, возможно, попадём домой на целую неделю раньше. Однако я думаю, что это ещё не последний вариант.
Несмотря на то, что эти новые предположительные маршруты порождают в душе известную неуверенность, они все же являются превосходным развлечением в монотонной судовой жизни. Странствуешь мысленно по путям, на которые твоя нога никогда, может быть, и не ступит, хотя за это и нельзя поручиться.
Начинается упаковочная горячка.
7 апреля
В 14.30 пересекли тропик Рака и вышли из тропического пояса. Все ещё стоит тёплая, солнечная погода, дует слабый встречный ветер. Греческий вариант маршрута держится уже второй день. Интересно, долго ли он просуществует?
Утром приплыла порезвиться в носовых волнах корабля большая стая дельфинов. Их было около тридцати. Летучие рыбы здесь мельче, чем в Индийском океане, зато дельфины намного солиднее. Они долго следовали за нами. Из-за них на баке было прервано заседание «симпозиума».
«Симпозиум» как форма организационной работы возник у нас после Австралии. Он собирался и раньше, ещё в тёплых широтах Атлантики, но тогда он ещё не обрёл прав общего собрания экспедиции. Но в то же время это и не совсем общее собрание экспедиции. Участвовать в нём не обязательно, хотя он и без того собирает весь коллектив. Кино, танцы, самодеятельность, а также оформление претензий к командованию — во всех этих делах «симпозиум» фактически является верховной властью. На заседаниях нет постоянного председателя, нет секретаря, нет, как может показаться, и никакого порядка. Они всегда проводятся на баке, под синим небом и жарким солнцем, в них есть что-то стихийное, что-то первозданное, чего не бывает в собраниях, проводимых в столовой. Взглянем на заседающих. Все они без рубашек, в одних трусиках. С некоторых сходит третья шкура, некоторые краснокожи, некоторые коричневы, а некоторые — это наиболее молодые и активные — совсем черны. Кое-кто притащил с собой полотенце и одеяло, на котором можно разлечься, подставив солнцу живот или спину. Все босиком. Начинается «симпозиум»: иной повернётся на бок и взглянет на оратора (или на ораторов), иной лишь поднимет голову, а преферансисты и доминошники продолжают заниматься своим делом. Это, однако, никому не мешает в подходящий момент вставить своё словечко.
Заседание сегодняшнего «симпозиума» началось стихийно. На повестке дня лишь один небольшой вопрос. В случае, если греческий вариант отпадёт (но покамест он не отпал) и мы пересядем в Александрии на «Победу», у тех, кто этого захочет, будет возможность съездить в Каир. Обсуждение вопроса заканчивается быстро. Часть решает по этому случаю потратить шесть египетских фунтов, часть — нет, и начальникам отрядов поручается составление списков желающих.
Но настоящее заседание на этом не кончается, а только начинается. Затрагивается такой вопрос, что даже игроки бросают своё дело и вмешиваются в прения. Лицо у Гаврилова расстроенное и мрачное, зато у Тихомирова — великодушно-снисходительное. Те же противоположные чувства, у одних скрываемые лучше, у других — хуже, видишь и на остальных лицах. Произошло что-то невероятное, вызвавшее у кого сдерживаемое удовлетворение, у кого — явное недовольство.
— «Убили, значит, Фердинанда-то нашего!» — произносит кто-то знаменитую фразу, которой начинается «Бравый солдат Швейк».
Гаврилова будто шершень ужалил. Он делает глубокий вздох, его мощная грудная клетка вздымается, затем он медленно выдыхает воздух, но не произносит ни слова.
