Фарли Моуэт - Следы на снегу
Он расправил на обтянутых аккуратными бумазейными брюками коленях потрепанную навигационную карту. О Йеллоунайфе, лежащем в четырех сотнях миль к юго-западу, и речи быть не могло… Арктическое побережье находилось не более чем в ста пятидесяти милях, но там почти никто не жил, разве только были разбросанные стойбища эскимосов… А что, если добраться до озера Бейкер-Лейк? Большим и указательным пальцами он отмерил отделявшее его от озера расстояние полета, не обращая никакого внимания на испещрившие карту ниточки рек и пятнышки озер. Около двухсот миль. Он в довольно приличной форме… вполне сможет проходить миль по двадцать в день… Десять дней — и там.
Краем глаза он уловил какое-то движение и поднял голову. Конала, похожая в своих меховых одеяниях на тепло укутанного ребенка, дошла по мелководью до самолета и забралась на выступающий из воды конец поплавка. Перегнувшись почти пополам, она раскручивала над головой леску. Крючок залетел далеко, и грузило разбило водную поверхность в ста футах от берега.
Нет, ей никак не дойти до Бейкер-Лейк. Придется ей подождать здесь, пока он не вернется за ней. Снова поднялась злость… О, боже, она еще рыбачит тут! Что же, черт подери, она собирается выловить в этом паршивом пруду?
Лэвери принялся проверять отобранное снаряжение. Проклятие, компаса же нет… а на солнце в это время года нельзя полагаться. И карманный он так и не удосужился купить… не думал, что пригодится… Но ведь в приборной доске его старой калоши есть магнитный компас…
Лэвери поспешил обратно к «Энсону», разыскал кое-какие инструменты и принялся за работу. Он так погрузился в свое занятие, что не заметил, как Конала вытащила свою леску и ловко сняла с крючка упитанного гольца. Не видел, как она достала свой женский изогнутый нож и вырезала из тушки два толстых куска филе. Только когда она появилась у открытой двери кабины, Лэвери узнал о ее удаче. Конала была так мала ростом, что едва могла заглянуть внутрь. Одной рукой она протянула ему кусок рыбы, а другой запихнула сырое розовое мясо себе в рот, всем своим видом показывая, как это вкусно.
— Нет! Нет! — Его всего передернуло. — Ешь сама… животное!
Конала послушно отошла от люка. Добравшись до берега, она наскребла с камней сухого лишайника и высекла над ним кресалом искру. Поднялся дымок, потом замерцал язычок пламени. Она накрыла огонь веточками карликовой ивы, разложила кусочки рыбы на двух плоских камнях, наклоненных к костру. Спустившись с самолета с компасом в руке, Лэвери почувствовал, как внезапно разгорелся у него аппетит при виде жарящейся рыбы, очень вкусно пахнувшей. Но к костру не подошел, а направился вместо этого к камням, где оставил свое снаряжение, и выудил оттуда банку свинины с бобами. Попытался открыть ее складным ножом и порезал большой палец.
Взяв топор, Лэвери стал колотить им по банке до тех пор, пока она не раскололась. Проклиная судьбу, заманившую его в эту ловушку, в пустыню, и оставившую его без крыльев, он яростно запихал холодное месиво в рот и, давясь, проглотил.
Конала сидела и внимательно наблюдала за ним. Когда он кончил есть, она поднялась, показала на север и спросила:
— Пихуктук? Мы идти?
Негодование Лэвери нашло повод выплеснуться наружу. Просунув руки в лямки рюкзака, он забросил его вместе со спальным мешком за спину, взял ружье и показал им на юго-запад.
— Ты права, черт побери! — заорал он. — Я — овунга пихуктук — туда! Иитпит — а тебе уж, хочешь не хочешь, придется остаться тут!
Даже не проверив, поняла она или нет, Лэвери начал взбираться вверх по песчаному склону моренной гряды, поднимающейся от озера к югу. Почти у самой вершины он приостановился и оглянулся назад. Конала сидела на корточках около своего костерка и, казалось, не подозревала, что он бросает ее. На секунду в нем шевельнулось чувство вины, но он отмахнулся от сомнений: ей ни за что не добраться с ним до Бейкер-Лейк, а тут у нее есть теплые шкуры, авось не замерзнет. А еда — как-нибудь, они тут привыкли есть что угодно… не помрет. Лэвери пошел дальше, и его долговязая фигура исчезла за гребнем, на мгновение четко обозначившись на фоне неба.
С неприятным холодком тревоги он оглядел расстилающуюся перед ним тундру, далеко впереди выгибающуюся бесконечной линией горизонта. Закругленная пустота — картина куда более устрашающая, чем любой из видов поднебесья. В сознании снова затрепетал язычок страха, но он решительно погасил его и заковылял навстречу этому простору. Его тяжелые летные ботинки заскользили по камням, зачавкали грязью озерков, лямки рюкзака сразу ощутимо врезались в плечи через тонкую бумазейную куртку.
Трудно сказать, что подумала Конала, когда увидела, как он уходит. Может, посчитала, что он отправляется на охоту, потому что для мужчины в тех обстоятельствах, в которых оказались они, поступить так было бы вполне естественно. Но скорее всего она догадалась о его намерениях, — иначе как объяснить, что спустя десять дней примерно в шестидесяти милях к югу от места аварии самолета больная женщина медленно взобралась на каменистый гребень посреди разбухшей, залитой водой тундры и остановилась возле потерявшего сознание Чарли Лэвери?
Присев рядом на корточки, она своим изогнутым ножом срезала с его ног бесполезные остатки кожаных ботинок и обернула разбитые окровавленные ступни компрессом из влажного мха-сфагнуса. Стянув с себя кухлянку, она прикрыла его поверх обтрепавшейся куртки от мух. Пальцы Коналы мягко и уверенно управлялись с его истощенным, изъеденным мошкой телом. Потом она разожгла костер. Очнувшись, Лэвери увидел над собой навес из шкур и почувствовал, что к губам его мягко прижали жестянку с рыбным бульоном.
В памяти зиял провал. Лэвери беспокойно приподнялся на локте, ожидая увидеть самолет на озере, но ни озерца, ни старого «Энсона» не было… все то же безнадежно ровное отупляющее пространство тундры. Вместе с приступом тошноты вернулась память. На него вновь нахлынули картины нескончаемых дней, заполненных гудящими, звенящими тучами мух и комаров, все возраставшим мучительным чувством голода, нестерпимой болью в разбитых, кровоточащих ногах, безысходностью долгих часов, когда он в застывшей пустоте лежал под дождем без всякого укрытия. Он вспомнил, как подмокли спички при переправе через первую же из великого множества речек, из-за которых приходилось отклоняться все дальше и дальше на запад. Припомнил, как потерял патроны двадцать второго калибра, когда после дождя коробка, где они хранились, размокла и расползлась. И напоследок в памяти всплыло непереносимое чувство одиночества, которое нарастало до тех пор, пока он не ударился в панику: бросил сначала бесполезное ружье, потом насквозь промокший спальный мешок, топор и, наконец, гонимый этим паническим одиночеством, с бешено стучащим сердцем из последних сил кинулся к каменистому гребню, змеей извивающемуся по безликой плоскости этого мира, который совершенно потерял форму и осязаемость.
