Ханс Майбаум - Сирия - перекресток путей народовм
Паша живет в Алеппо. Его усадьба в центре города совсем не похожа на сказочный замок из «1001 ночи», но я уже давно привык к тому, чтобы по каменным стенам, ограждающим дом, не делать поспешных выводов об интерьере самого дома. По когда паша принял нас в своем зале для аудиенций, я все-таки был разочарован. Я ожидал увидеть дворец Азема в миниатюре. Вместо этого мы расположились в безвкусно обставленной в стиле псевдорококо комнате: кривоногие, вычурные, украшенные позолотой и обтянутые узорчатым шелком, неудобные стулья; такой же стол с имитированной мраморной плитой; справа и слева от двери — две встроенные стеклянные витрины: в одной, как нам сразу же горделиво объявил хозяин, мейсенский фарфор, в другой — розентальский, аккуратно отделенные друг от друга.
К счастью, мы недолго остаемся в этом салоне, который, по-видимому, у богатых арабов является своего рода символом занимаемого положения; я уже неоднократно бывал в таких салопах, и всегда они производили одинаково неприятное впечатление. После кофе нас повели обедать в другое помещение, и тут мои надежды сбылись. Стены выложены изумительной эмалированной плиткой, с узорами в виде стилизованных цветов и геометрических фигур. Посреди стены небольшая ниша. Ее купол украшен изображениями сталактитов, которые уже много тысячелетий пользуются на Востоке большой популярностью. Из ниши струится вода, сбегая вниз по эмалированной плитке, что позволяет без кондиционера, даже в самые жаркие дни, поддерживать приятную прохладу в помещении; особенно украшает зал потолок с великолепной резьбой и инкрустацией. Кругом лежат чудесные ковры с вытканным на них богатым орнаментом: прямоугольными полями, тюльпанами, розетками, цветами, звездами и другими причудливыми фигурами. Мебель — образец мастерства. Снова и снова появляется восьмиугольник как основная форма или элемент украшения: на крышке стола изображены четыре концентрических восьмиугольника, грани которых инкрустированы слоновой костью, перламутром, деревом разных пород. Табуретки тоже восьмиугольные. Боковые стороны кресла украшены орнаментом в виде арабского письма.
Хозяин дома — назовем его Фейсал — мужчина лет шестидесяти, на голове у него красная феска, повязанная вокруг платком: знак того, что ее обладатель, хаджи, совершил паломничество в Мекку, что вызывает особое уважение единоверцев. Он носит шарф, повязанный вокруг живота, и широкие шальвары. Он безмятежно попыхивает наргиле и неодобрительно покачивает головой, не понимая, как это иностранец может отказаться от удовольствия выкурить трубку.
Беседа долгое время проходит в уверениях взаимного расположения и пожеланиях всех благ семье. А пользуюсь случаем, чтобы спросить о здоровье его жены. Слава Аллаху, они здоровы, говорит он. Мне становится ясно, что он принадлежит к тем немногим, которые, пользуясь разрешением Аллаха, позволяют себе иметь несколько жен. В самом деле, господин Фейсал называет трех жен, «принадлежащих ему».
Ахмед и раньше мне как-то рассказывал, что Мухаммед в самой категорической форме требует от мужчины, который хочет иметь несколько жен, чтобы он одинаково относился к каждой из них. И не только из экономических соображений. В результате этого требования Мухаммеда, как полагает Ахмед, разрешение иметь четырех жен практически аннулировано, ибо какой мужчина в состоянии в течение длительного времени пользоваться им. Может быть, именно это и объясняет, почему процент полигамных браков, по крайней мере в сегодняшней Сирии, очень незначителен. В прошлом многоженство встречалось намного чаще, и по самым различным причинам: богатые демонстрировали таким образом благосостояние, свои возможности создать для каждой жены подобающий ее положению образ жизни, а бедняки, в особенности бедные крестьяне, использовали своих жен и кучу детей как дешевую рабочую силу.
Разговор скоро переходит на детей, и меня ждет новый сюрприз.
— У меня восемь детей, — отвечает господин Фейсал на мой вопрос, и, слава Аллаху, все здоровы и в порядке.
Я хотел узнать, сколько из них мальчиков, по хозяин дома, по-видимому, не понял вопроса.
— Восемь, — повторяет он недоумевая.
Ахмед улыбается и объясняет мне, что у его родственника восемь сыновей и четыре дочери, но на вопрос о числе детей принято называть, особенно у арабов, придерживающихся традиции, только сыновей; девочки в счет не идут. Между прочим, у его родственника недавно было четыре жены, но самую младшую он прогнал, так как она в третий раз родила ему девочку.
Ахмед переводит паше то, что он мне объяснил, и господин Фейсал усердно кивает головой. Да, она была очень привлекательной и милой женщиной, но женщина, которая может рожать только девочек, лишена благословения Аллаха. Поэтому он, к сожалению, был вынужден ее прогнать.
Хозяин дома интересуется обычаями моей родины. Я пытаюсь объяснить восточному помещику, что ГДР хочет создать всем своим гражданам социальное обеспечение и благосостояние. Он смотрит удивленно, непонимающе переводит взгляд на Ахмеда, чтобы удостовериться, что я говорю серьезно.
— Это невозможно! — говорит он затем тоном, не допускающим возражений.
— Благосостояние возможно только для некоторых, не может быть благосостояния для всех, так как благосостояние — это не просто богатство, оно означает, что человек имеет еще что-то, чего не имеют другие. Должны же быть люди, вынужденные работать, чтобы их трудом пользовались другие.
Этого не отнимешь у старика — у него классовая точка зрения, а именно точка зрения его класса. Я понимаю, что поступаю глупо, но все же пытаюсь ему объяснить, что в условиях обобществленных средств производства… Фейсал перебивает меня, и поскольку он по-прежнему приветлив, то, скорее всего, он ничего не понял. Очень возможно, что Ахмед перевел как-то иначе, так как ухмыляется он совершенно бесстыдно.
И снова, покачав головой, старик повторяет:
— Благосостояние для всех! А кто же будет водить мой автомобиль и мыть его? Нет!
Очевидно, ему надоело продолжать этот нелепый разговор.
— Время, когда не будет бедности, это конец нашего благосостояния, это ведь конец света, — заканчивает он дискуссию.
Я ошеломлен реакционной логикой этого человека, не умеющего ни читать, ни писать. Разговор принимает другое направление. Фейсал хочет показать мне свои богатства. Часть своих владений он вынужден был отдать во время земельной реформы, но, будучи предусмотрительным, он своевременно переключился на торговлю сельскохозяйственной продукцией. Прежде всего паша зарабатывает на скупке и продаже земляного ореха (арахиса). Он приглашает нас осмотреть его склады. Мы соглашаемся. Фейсал дважды дергает за кисточку, висящую около его кресла, и, когда мы выходим на порог, перед нами останавливается кабриолет марки «Импалла». Шофер распахивает дверцу машины. Нужно проехать всего лишь триста метров. Мы останавливаемся перед несколькими большими помещениями, построенными, вероятно, совсем недавно. Дюжина рабочих переворачивают горы арахиса. А рядом разгружают еще несколько грузовиков, тоже с арахисом. Фейсал торжествующе смотрит на меня.
