Джонатан Свифт - Путешествия в некоторые отдаленные страны Лемюэля Гулливера сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей
Когда они заговорили, мне показалось, что я никогда не слышал и не видел ничего более противоестественного. Это было для меня так же чудовищно, как если бы в Англии заговорила собака или корова или в стране гуигнгнмов — еху. Почтенные португальцы были не менее поражены моим странным костюмом и необычайной манерой говорить, хотя прекрасно меня понимали. Они были со мной очень любезны и заявили, что их капитан, наверно, отвезет меня в Лиссабон, откуда я могу вернуться к себе на родину.
Двое матросов решили отправиться обратно на корабль уведомить капитана о том, что они видели, и получить его распоряжения. Меня же предупредили, что если я не дам им торжественного обещания не убегать, они удержат меня силой. Я счел за лучшее согласиться с их предложением. Им очень хотелось узнать мои приключения, но я проявил большую сдержанность. Тогда они решили, что несчастья повредили мой рассудок.
Через два часа шлюпка, которая ушла, нагруженная бочками с пресной водой, вернулась с приказанием капитана доставить меня на борт. Я упал на колени и умолял оставить меня на свободе. Но все было напрасно: матросы связали меня и бросили в лодку, откуда я был перенесен на корабль и доставлен в каюту капитана.
Капитана звали Педро де Мендес. Это был очень учтивый и благородный человек. Он попросил меня дать какие-нибудь сведения о себе, поручился, что со мной будут обращаться на корабле, как с ним самим, и наговорил мне кучу любезностей, так что я был поражен, встретив такую обходительность у еху. Однако я оставался молчаливым и угрюмым и чуть не упал в обморок от одного только запаха этого капитана и его матросов. Наконец я попросил, чтобы мне принесли чего-нибудь поесть из запасов, находившихся в моей пироге. Но капитан приказал подать мне цыпленка и отличного вина и распорядился, чтобы мне приготовили постель в очень чистой каюте. Я не захотел раздеваться и лег в постель, как был. Через полчаса, когда, по моим предположениям, экипаж обедал, я украдкой выскользнул из своей каюты и, пробравшись к борту корабля, намеревался броситься в море и спастись вплавь, лишь бы только не оставаться среди еху. Но один из матросов помешал мне и доложил о моем покушении капитану, который велел закрыть меня в моей каюте.
После обеда дон Педро пришел ко мне и пожелал узнать причины, побудившие меня решиться на такой отчаянный поступок. Он уверил меня, что его единственное желание — оказать мне всяческие услуги, какие в его силах. Он говорил так трогательно и убедительно, что мало-помалу я согласился обращаться с ним, как с животным, наделенным малой крупицей разума. В немногих словах я рассказал ему о своем путешествии, о бунте экипажа на моем корабле, о стране, куда меня высадили бунтовщики, и о моем трехлетнем пребывании в ней. Капитан принял мой рассказ за бред или галлюцинацию, что меня крайне оскорбило. Я совсем отучился от лжи, свойственной всем еху, и позабыл об их всегдашней склонности относиться недоверчиво к словам себе подобных.
Я спросил его: разве у него на родине существует обычай говорить то, чего нет? Я уверил его, что я почти забыл значение слова «ложь» и что, проживи я в Гуигнгнмии хотя бы тысячу лет, я никогда бы не услышал там лжи даже от самого последнего слуги. Впрочем, мне совершенно безразлично, верит он мне или нет, однако в благодарность за его любезность я готов отнестись снисходительно к его природной порочности и отвечать на все вопросы и возражения, какие ему угодно будет сделать мне.
Капитан, человек умный, после множества попыток уличить меня в противоречии, составил себе лучшее мнение о моей правдивости. Но он заявил, что раз я питаю такую глубокую привязанность к истине, то должен дать ему честное слово не покушаться больше на свою жизнь во время этого путешествия, иначе он будет держать меня под замком до самого Лиссабона. Я дал требуемое им обещание, но заявил при этом, что готов претерпеть самые тяжкие бедствия, лишь бы только не возвращаться в общество еху.
Во время нашего путешествия не произошло ничего замечательного. В благодарность капитану я иногда уступал его настоятельным просьбам и соглашался посидеть с ним, стараясь не обнаруживать своей неприязни к людям. Все же она часто прорывалась у меня, но капитан делал вид, что ничего не замечает. Бóльшую часть дня я проводил в своей каюте, чтобы не встречаться ни с кем из матросов. Капитан не раз уговаривал меня снять мое дикарское одеяние. Он предлагал мне свой лучший костюм, но я решительно отказывался от всего, не желая покрыть себя вещью, прикасавшейся к телу еху. Я попросил у него только две чистые рубашки. Они были хорошо выстираны и не могли особенно сильно замарать меня. Я менял их каждый день и стирал собственноручно.
Мы прибыли в Лиссабон 15 ноября 1715 года. Перед высадкой на берег капитан накинул мне на плечи свой плащ, чтобы вокруг меня не собралась уличная толпа. Он провел меня к своему дому и, по настойчивой моей просьбе, поместил в самом верхнем этаже, в комнате, выходящей окнами во двор. Капитан уговорил меня заказать себе новое платье. Но я ни за что не соглашался, чтобы портной снял с меня мерку. Так как дон Педро был почти одного со мной роста, то платья, сшитые для него, были мне как раз впору. Он снабдил меня также другими необходимыми для меня вещами. Все эти вещи были совершенно новы, и все же я проветривал их целые сутки, прежде чем надеть на себя.
Капитан не был женат и держал только трех слуг.
Он запретил им прислуживать нам за столом. Вообще его обращение со мной было таким предупредительным, он проявлял столько подлинной человечности и понимания, что я постепенно примирился с его обществом. Наконец ему удалось уговорить меня выглянуть в окошко, выходившее в сад позади дома. Потом я начал выходить в другую комнату. Как-то раз я выглянул из окна на улицу, но сейчас же в испуге отшатнулся. Через неделю капитан убедил меня сойти вниз посидеть у входных дверей. Страх мой постепенно уменьшался, но ненависть и презрение к людям как будто возрастали. Наконец я набрался храбрости выйти с капитаном на улицу.
Через десять дней по моем приезде дон Педро, которому я рассказал кое-что о своей семье и домашних делах, заявил мне, что мой долг — вернуться на родину и жить дома с женой и детьми. Он сказал, что в порту стоит готовый к отплытию английский корабль, и выразил готовность снабдить меня всем необходимым для путешествия. Было бы скучно повторять его доводы и мои возражения. Он говорил, что совершенно невозможно найти такой пустынный остров, о каком я мечтал. Но в собственном доме я могу делать, что хочу, и жить полным затворником.
