Николай Максимов - Поиски счастья
Особенно охотно Кочнев общался с пастухами и бедными охотниками. После его отъезда из стойбища Омрыквута Кутыкай сказал Кеутегину:
— Ты молчи, Гырголь узнает — этки[21].
Пастухи опасались, чтобы хозяин не пронюхал, о чем они беседовали с Ван-Лукьяном. Собственно, сами они говорили мало, больше слушали, но даже слушать такие слова опасно.
Иван Лукьянович уверял, что по всей земле бедняки готовятся собраться вместе и прогнать богатых оленеводов. В самом деле, рассуждали пастухи, зачем Омрыквуту столько оленей? Впрочем, эти мысли высказывал Ван-Лукьян, а Кутыкай и Кеутегин только размышляли над ними.
Кочнев сожалел, что не может часто общаться с беднотой из отдаленных стойбищ и селений, но он знал через Элетегина и других чукчей, что слова его крепко западают в души охотников. Это вселяло уверенность, что в час восстания в России люди хоть в какой-то степени будут подготовлены. Иван Лукьянович чувствовал, что сам факт его длительного проживания на Чукотке и общения с народом — явление положительное. Что больше мог он сейчас, в своем положении, сделать! Ведь по существу он и так подрывал устои старого мира, и уже одно это небезопасно. Чего скрывать, случались минуты, когда Кочневу казалось, что его вот-вот арестуют и снова будут судить.
В одну из поездок по побережью Кочневу случилось встретиться с Тымкаром. Иван Лукьянович сказал, что слыхал о нем от Богораза, исправника, Элетегина, знает, что шаман несправедливо изгнал его из села, что он вовсе не убивал Амвросия. Сообщив все это, Кочнев рассчитывал расположить к себе юношу, по этого не произошло. Во-первых, Тымкару было неприятно, что таньгу известны его мытарства, во-вторых, сын Эттоя совершенно не знал Ван-Лукьяна, в-третьих, ему вообще надоела праздная болтовня. Болтал Богораз («желаю тебе, юноша, счастья»), теперь, видно, этот таньг хочет, чтобы Тымкар рассказал ему о своем горе…
Изгнанник либо молчал, либо отвечал односложно: «да», «нет», «не знаю», а в конце концов заявил, что ему надо идти.
Сейчас Иван Лукьянович вспоминал обо всем этом, подводил своего рода итог проделанной работы за первые годы своей жизни на Чукотке. Такая потребность появилась у него в связи с тем, что со дня на день он ждал жену, а вместе с ней и писем от товарищей из столицы. Таких писем, каких по почте не посылают…
Кочнев до сих пор не знал ни о расстреле демонстрации у Зимнего дворца и восстании на броненосце «Потемкин», ни о двух съездах партии и Таммерфорской конференции большевиков, ни о царском манифесте, ни о декабрьском восстании. Обо всем этом Кочневу предстояло узнать от Дины или из писем и газет, если жена опять не приедет.
— Дина! — на всю пристань воскликнул Иван Лукьянович, увидев жену на борту парохода.
Радости Кочнева не было конца.
— Родная, спасибо тебе!
— Что ты, Ваня? За что?
— Познакомься. Это Элетегин, мой друг!
Молодая женщина с интересом оглядела черноголового чукчу в белом прозрачном плаще до колен.
Элетегин позаботился о багаже.
— Мэй! — крикнул он односельчанам, и тут же вещи Дины оказались на плечах людей в одежде из шкур.
— Как доехала?
— Привезла тебе целый сундук новостей, — она улыбнулась. — А ты не изменился. Все такой же…
Кочневы шли по поселку, их то и дело окликали чукчи:
— Этти!
— Какомэй! Этти, Ван-Лукьян!
— Каково твое спокойствие? Здравствуй?
«К Ван-Лукьяну приехала неушка!» — быстро облетела поселок приятная новость. Чукчи торопливо направлялись к домику ссыльного, радуясь за своего тумга-тум, Ван-Лукьяна.
Дина вначале растерялась, когда к ним без стука стали заходить улыбающиеся люди.
— Немелькын[22], — говорили они друг другу о Дине.
Кочнев знакомил с ними жену, рассказывал ей о жителях поселка. Добродушие и непосредственность чук чей быстро располагали к себе жену Ивана Лукьяновича.
— Какие милые люди, — говорила она. — Ведь это мне полагалось нанести им визиты вежливости.
В зеленом вязаном жакете с белой отделкой на воротнике, карманах и рукавах, в юбке из темного сукна, в простых чулках и туфлях на низком каблуке, Дина выглядела совсем не так, как дебелая и недоступная супруга местного купца, которую чукчи недолюбливали. Невысокая, с пышными каштановыми волосами, жена Кочнева произвела на поселян благоприятное впечатление. Глаза ее показались им добрыми, голос ласковым, манеры женственными — такими, как и должны быть у настоящей женщины. В общем, Дина понравилась. Она угощала детишек сладостями, охотно с ними разговаривала через переводчика-мужа, спрашивала, учатся ли они в школе, и, узнав, что нет, мрачнела и задумывалась.
До самого вечера Кочнев был лишен возможности расцеловать как следует жену, расспросить ее о положении в России, о том, что ему не терпелось узнать.
— Ну, Динушка, рассказывай, — он наконец набросил на дверь крючок и усадил жену к столу.
— Прямо не знаю, с чего и начать. О «кровавом воскресенье» слыхал?
— Понятия не имею.
— Значит, ни о царском манифесте, ни о декабрьском восстании…
— Ничего не знаю. Ведь прошлый год почта не приходила.
Дина вздохнула. «Вот что значит находиться так далеко…» Из рассказа жены Кочнев понял, что в России происходят чрезвычайные события.
— Да ведь это же революция! — воскликнул он, вскакивая.
— Ваня, помоги мне распаковать вещи. Там много газет, писем.
Всю ночь Кочнев читал. Утомленная дорогой, Дина спала.
Но лишь только она проснулась, как муж засыпал ее вопросами.
— Неужели все это правда, Дина? Какая досада, что меня там нет.
Из корреспонденции, газет и рассказов жены Иван Лукьянович узнал о русско-японской войне, о гибели флота в Цусимском проливе и разгроме японцами трехсоттысячной армии под Мукденом, о падении Порт-Артура, захвате врагом Южного Сахалина, о вторжении японцев в Корею.
— Какой позор! — возмутился Кочнев.
— Владимир Ильич, Ваня, сказал, что не русский народ, а царское самодержавие потерпело позорное поражение.
Иван Лукьянович узнал, что меньшевики выступали за защиту «отечества», то есть царя, помещиков и капиталистов, а Ленин считал полезным поражение правительства, так как это ослабляло царизм и вело к усилению революции. В народных массах ненависть к царизму росла с каждым днем. Царь хотел войной задушить революцию. Он добился обратного. Война ускорила революцию.
Крестьянство задыхалось от безземелья, от многочисленных остатков крепостничества, оно находилось в кабале у помещика и кулака. Рабочие страдали от эксплуатации, каторжного труда, бесправия.
