Кэтрин Бу - В тени вечной красоты. Жизнь, смерть и любовь в трущобах Мумбая
Здание суда в Сюри когда-то принадлежало фармацевтической компании.
– Это вообще не похоже на государственное учреждение, – озабоченно говорила Кекашан отцу в день первого слушания. Ни тебе деревянных панелей на стенах, ни тиковых перил и балясин – ни вида, ни величия. В коридорах прямо на полу сидели родственники подсудимых. Они здесь ели, пили, молились, спали. Люди отдыхали, прислонившись к облицованной плиткой засаленной стене, а над их головами красовались предупреждающие надписи: штраф в тысячу двести рупий тем, кто плюет на пол. Здесь явно не хватало бригады мусорщиков: прямо в зале заседаний валялись пустые пластиковые бутылки и алюминиевые банки от напитков, а над всем этим возвышался подиум, на котором находилось кресло госпожи Чоан.
– Эта судья ужасно строгая, – сказал один из полицейских. – Никого не оправдывает.
А Кекашан сразу заметила, что она еще и очень нервная и нетерпеливая. Теребя темно-красную губу, дама сразу закричала на господина Хусейна:
– Что же вы явились без адвоката?! Дело очень серьезное, бхаари, с летальным исходом. Не задерживайте меня, шевелитесь!
Она была просто вынуждена торопить всех и каждого. Как и большинство судей, специализирующихся на ускоренных процессах, госпожа Чоан вела до тридцати пяти дел одновременно. Причем каждое дело не рассматривалось разом от начала до конца, как это показывали в телесериалах, которые видела Кекашан. Его разбивали на десятки коротких слушаний проводившихся раз в неделю или два раза в месяц. В обычный день слушалось около девяти дел. Поэтому скамья подсудимых, на которой разместились Кекашан и Карам под полицейским конвоем, была переполнена. Рядом с ними сидели люди, обвиняемые в убийстве, вооруженном разбое, незаконном подключении к электрическим кабелям. Многие были закованы в наручники. Карам был самым старшим из мужчин, а Кекашан – единственной женщиной. Скамья расположилась у дальней стены зала заседаний, а в центре были расставлены пластиковые стулья для свидетелей и других приглашенных. Здесь же стояли два длинных стола с металлическими столешницами. За ними сидели многочисленные судебные чиновники, а также прокуроры и адвокаты, без конца просматривающие какие-то документы в толстых папках. Кекашан с ее места казалось, что деревянная кафедра, к которой должны выходить свидетели, и судья с ее накрашенным темной помадой ртом, находятся очень далеко.
Второе слушание было таким же коротким и динамичным, как предыдущее. Но на этот раз в зале суда появился адвокат Хусейнов, а также был вызван свидетель – патологоанатом из морга больницы Купер. Он подтвердил подлинность документа, который на самом деле был сфабрикован медиками: в заключении было написано, что у Фатимы было обожжено 95 процентов тела.
Все! На этом слушание закончилось.
– Так! Что у нас дальше? – вскричала судья, подвигая к себе новую папку и переходя к следующему делу.
Через неделю полицейский из участка Сахар доложил о результатах расследования: Хусейны избили Фатиму и довели ее до самоубийства. И опять:
– Так! Что у нас дальше?
Следующего этапа разбирательства Хусейны ждали со страхом. Он должен был начаться в первых числах марта, а сколько продлится, неизвестно. Суд будет выслушивать показания соседей из Аннавади – тех, которых сочли необходимым выбрать полицейские и прокурор для подкрепления своего обвинения.
Абсурдность ситуации состояла в том, что большинство этих «очевидцев», например, муж Одноногой, а также две ее ближайшие подруги, не присутствовали при самом конфликте, предшествовавшем самосожжению Фатимы.
Кекашан, сидевшая на скамье подсудимых, порадовалась, что на голове и плечах у нее покрывало: оно скрыло от глаз окружающих пот, который тек с нее рекой. В тюрьме она подхватила желтуху, и как раз сейчас наступило одно из обострений. Температура резко поднималась и падала. Но девушка не поняла, что это проявление болезни, а списала все на волнение. Ей было стыдно, и она горько сожалела о том, как она и ее родные вели себя в тот страшный день. Не надо было говорить, что она оторвет Фатиме вторую ногу. И отец зря, очень зря угрожал соседке, что побьет ее. И все же за одни лишь угрозы их вряд ли отправят в тюрьму. Суровый приговор грозит им лишь в том случае, если свидетельские показания подтвердят истинность состряпанного уже в больнице второго заявления потерпевшей, в котором она говорила, что ее душили и избивали.
Пурмина Пайкрао, следователь по особо важным делам при правительстве штата, помогала Фатиме составить ложное обвинение, после чего заявила Зерунизе, что соберет свидетельства против Хусейнов, если те не заплатят ей. Сегодня утром прямо рядом со зданием суда госпожа Пайкрао предприняла новую попытку вытянуть из них деньги.
Следователь сказала Караму, что обитатели Аннавади могут припомнить новые неприятные подробности той ссоры. Она сама будет свидетельствовать, что Фатима перед смертью рассказала ей всю правду. В этом случае обвинительный приговор практически гарантирован. Но она, Пурмина, не хочет так поступать. Напротив, она желает помочь Хусейнам.
– Ну что же мне делать? – снова развела она руками, как делала всегда. – Подумайте о последствиях. Вы и ваши дети отправитесь в тюрьму. Что вы можете предложить в такой ситуации?
– Я вам платить не стану, – заявил Карам. – Мы с сыном и дочерью уже побывали в заключении. То, чем вы нам грозите, уже фактически произошло. Но мы наняли адвоката: он, а не вы, будет защищать нас. Он поможет судье разобраться, кто прав. А если она не разберется, – добавил отец семейства торжественно, – я дойду до верховного суда!
Отец и дочь сидели в заваленном мусором зале заседаний и ждали вызова свидетелей. У обоих в душе теплилась надежда, что их вера в правосудие не пустая фантазия.
Первой к деревянной кафедре в центре зала вызвали чуть ли не самого близкого Фатиме человека – бедную девушку по имени Прийя. С этим несчастным, одиноким и всеми презираемым существом Кекашан была знакома давно. В это утро девушки вместе наняли авторикшу, чтобы доехать от трущобного квартала до железнодорожной станции. Они сидели очень близко друг от друга, и каждая была погружена в свои грустные мысли. Прийя старалась не смотреть в глаза соседке. Она лишь покачивалась на сиденье, и, обхватив себя руками, причитала: «Нет, не буду! Не буду!» Она вообще ни с кем не общалась с тех пор, как погибла Одноногая.
– Фатима была единственной, кто знал все тайны моей многострадальной души, – сказала она как-то.
Более черствая натура могла бы уже забыть, как ее одноногая подруга звала на помощь, как кляла соседей. Но Прийя по-прежнему хранила боль в своем сердце, и страдание было написано у нее на лице.
