Тигр снегов. Неприкосновенная Канченджанга - Норгей Тенцинг
Единственными в Соло Кхумбу, кто умел читать и писать, были несколько лам. Однако писали они, разумеется, не на шерпском языке (ведь у нас нет письменности), а на классическом тибетском, который является языком северного буддизма. Как бы то ни было, убежав из монастыря, я потерял единственную надежду получить образование. Теперь в Намче Базаре есть небольшая светская школа, не ахти какая, но все-таки школа, а в мою юность никакой не было, так что я проводил время подобно всем моим сверстникам: играл и работал. Конечно, я многое успел забыть с тех пор, но кое-что запомнилось очень хорошо. Помню, как я катался верхом на старшем брате, которого теперь давно уже нет в живых… Скот теснился зимой в первом этаже нашего дома, и я запомнил запах пара, который стоял густым облаком вокруг животных, когда они приходили с холода. А сами мы теснились почти так же в маленьких каморках на втором этаже — шум, гам, с кухни проникает дым и чад, но мы счастливы и довольны, потому что другой жизни не знаем.
Некоторые отцы обращались с детьми сурово и жестоко. Не таков был мой отец. Я был очень привязан к отцу и любил приносить ему что-нибудь или делать для него что-то даже тогда, когда меня об этом не просили. Еще я любил сидеть рядом с моей старшей сестрой, когда она доила яков; она давала мне пить теплое парное молоко.
Сестру звали Ламу Кипа, она была для меня второй матерью. Позднее она стала «ана ла» (монашкой) в монастыре в Тьянгбоче, где оставалась семь лет, Помня, как она жалела меня, когда я был совсем маленьким, я часто приносил ей еду. Там Ламу Кипа познакомилась с одним монахом, ламой Нванг Ла, и в конце концов они вместе ушли из монастыря и поженились. Наша религия не видит ничего предосудительного в том, чтобы монах и монахиня поженились, только они не могут оставаться в монастыре. С тех пор Нванг Ла стал своего рода «домашним ламой» нашей семьи. Много лет он жил с Ламу Кипа в Соло Кхумбу. После экспедиции 1953 года я забрал их к себе в Дарджилинг, где они и живут теперь co своими детьми. Их сын, Гомбу, ходил со мной в том году на Эверест и дважды поднимался до Южного седла; хотя ему всего двадцать лет, он один из лучших молодых шерпов-восходителей.
Однако сейчас я рассказываю о том, что происходило задолго до рождения Гомбу, когда я еще и не слыхал слова «Эверест». В детстве я, конечно, не раз видел на севере вершину, которая возвышалась в небе надо всеми остальными горами, но тогда она называлась не Эверест. Она называлась Джомолунгма. Обычно говорят, что Джомолунгма значит «Богиня — мать Вселенной», иногда «Богиня — мать ветров». Но когда я был мальчиком в Соло Кхумбу, это слово означало ни то, ни другое, оно означало «гора, такая высокая, что через нее ни одна птица не может перелететь». Так рассказывали своим детям все шерпские матери, так рассказывала мне моя мать, и это имя горы, которую я люблю, по-прежнему нравится мне больше всех.
Для меня, как и для всех детей, мир был поначалу очень мал. Он включал отца и мать, братьев и сестер, наш дом, нашу деревню, поля, пастбища и яков. На севере высились могучие вершины, на востоке и западе — другие горы, на юге терялась в лесах Дуд Коси, а о том, что лежало за всем этим, я ничего не знал. Но по мере того как я рос, я все больше узнавал о внешнем мире. Прежде всего о Тибете и о его священном городе Лхасе, о котором много говорили мои родители и ламы. Искренне верующие люди, отец и мать мечтали совершить паломничество в Лхасу, но путь был слишком долог и дорог, и они так и не попали туда.
Уже взрослым я понял, что кое в чем отличаюсь от большинства людей моего народа. Думаю, это отличие зародилось еще в детстве. Помню, что я был очень застенчив и сторонился сверстников. Когда другие мальчики бегали друг за другом или играли глиной и камнями, я сидел один и мечтал о далеких краях и больших путешествиях. Я представлял себе, что пишу письмо одному знатному человеку в Лхасе, потом он приезжает и увозит меня с собой. Или что я иду туда во главе большой армии. Иногда я смешил отца, прося его дать мне лошадь, чтобы я мог отправиться в путь. Всегда — ребенком, юношей, взрослым — я хотел путешествовать, двигаться, путешествовать и видеть, путешествовать и открывать; очевидно, это стремление и определило весь ход моей жизни.
Мечты о Лхасе относятся к ранним годам моего отрочества. Потом я услышал и стал думать о других местах. Уже много лет шерпы из Соло Кхумбу ходили через горы и через лес в Дарджилинг, чтобы работать на чайных плантациях, или носильщиками, или рикшами; возвратившись домой, они рассказывали о виденном. А затем началось нечто еще более интересное. Англичанин Келлас, путешественник и альпинист, нанял несколько шерпов в Дарджилинге сопровождать его в горы; несколько позже генерал индийской армии Брюс тоже брал с собою шерпов в свои экспедиции, и вскоре большинство дарджилингских шерпов стали постоянно работать носильщиками и рабочими в экспедициях на гималайские вершины. Уже тогда, хотя в то время я, конечно, еще не знал об этом, наш народ стал приобретать славу лучших среди всех горцев, и эту славу мы с тех пор с гордостью сохраняем.
В 1921, 1922 и 1924 годах состоялись первые три знаменитые экспедиции на Эверест, и в них участвовали многие шерпы из Дарджилинга и Соло Кхумбу. Сколько было потом рассказов о чилина-нга — так мы называем людей из далеких краев — и о восхождениях почти до небес! Многие приходили в необычной одежде и больших ботинках, каких мы никогда не видали до тех пор. Все это до того увлекало меня, что однажды я даже заплатил деньги, чтобы мне только позволили надеть такие ботинки, но они оказались настолько тяжелы и велики, что я не смог ступить в них и шагу… Эверест, Эверест
