Роберт Аганесов - Байкальской тропой

Завтра я покидаю зимовье. Мой путь на север, к устью реки Бугульдейки. Вечером Федор Боныч долго рассказывал мне береговые приметы, по которым можно ориентироваться, находясь на льду моря. С его слов я отметил на своей карте местонахождение зимовьюшек, которые встретятся на моем пути до устья Бугульдейки и даже дальше. Старик наперечет знал все зимовья — и те, что на берегу моря, и что подальше, в тайге, у подножия Приморского хребта.

Приморский хребет тянется от поселка Листвянка почти до самого улуса Онгурен, где он обрывается, уступая место могучей цепи Байкальского хребта. Весь берег вдоль Приморского хребта изрезан бухточками, заливами, и здесь часто натыкаешься на укрытые от ветров зимовьюшки. Расположены они километрах в двадцати — тридцати друг от друга. В одних живут лесники, а другие (их значительно больше) оживают в сезон охоты и рыбалки. И самые интересные и неожиданные встречи случаются именно в таких зимовьюшках.

11 марта.

До свидания, мыс Большой Колокольный, залив рыбацкой удачи и гостеприимная зимовьюшка Федора Боныча! Раньше, чем взошло солнце, я выбрался из залива и взял курс на северо-восток. Чтобы не огибать многочисленные мыски и не барахтаться с санями в торосах, пришлось уйти километров на шесть в открытое море. Но чем дальше я уходил от скалистого берега, тем все больше чувствовал себя каким-то беспомощным и покорным угрюмому морю. Эта тревожная настороженность постепенно исчезает, когда перестаешь коситься на берег и, напрочь забыв о нем, видишь перед собой лишь покойный простор. С непривычки на льду теряешь ориентацию. Строения на берегу, при хорошей видимости, различишь километров за десять — пятнадцать, но, прежде чем доберешься до них, невольно выписываешь по льду такие немыслимые кривые, что путь становится вдвое дольше. Уже наученный опытом, я сразу засек по компасу азимут, ориентируясь на чернеющий силуэт мыса, за которым должно быть устье Бугульдейки. В зимовьюшке рыбаки уверяли меня, что от Колокольного до Бугульдейки наберется едва ли километров тридцать с гаком. Ноги мои свидетели, что этот рыбацкий гак равнялся двенадцати километрам!

Я вышел в путь с таким расчетом, чтобы пройти все расстояние за световой день. В белесом мартовском небе не было ни облачка. Чем выше поднималось солнце, тем яростнее багровел снег на вершинах гольцов. Просветлялись теснины распадков, и просторнее становилась береговая тайга. Идти было легко. Попутный ласковый ветерок удобно подталкивал в спину. Рюкзак на санях основательно разбух от щедрой руки лесника Федора Боныча, натолкавшей в него сверх меры свежеиспеченного хлеба и здоровенных кусков вареного мяса. Связка мороженой рыбы, мой недельный улов, — около сотни отборных хариусов. Поверх рюкзака приторочена вязанка смолистых дров — на случай вынужденного ночлега на льду. Хватит страдать, научены горьким опытом! Рядом, опустив долу хвост и морду, бредет мой верный пес, покорно налегая на упряжь. И подгонять мне его не приходится: Айвор честно отрабатывает свой корм!

Мой лохматый спутник быстро привык к кочевой жизни и ни разу не пытался удрать от меня, хотя на второй день нашего знакомства был освобожден от привязи. За это время я определил, что Айвор по своей натуре самый настоящий флегматик и к тому же отчаянный лежебока. Как я ни старался, так и не смог пробудить в нем ни малейшей искорки охотничьей страсти. Ружейных выстрелов он действительно органически не переносил. Только я возьму в руки ружье и кликну его за собой в тайгу, как он понуро опускает хвост, расслабляет уши и с кислой, обиженной мордой плетется где-то далеко за спиной. Но вопреки характеристике, данной ему во дворе Слюдянской геологической экспедиции, храбрости Айвору было не занимать. Когда мы входили в залив за мысом Колокольный, две рослые, чистокровные лайки лесника, захлебываясь от ярости, бросились в атаку. Бежавший впереди меня Айвор присел, шерсть на загривке вздыбилась, он пригнул голову и, обнажив клыки, так рявкнул утробным басом, что оба пса с разлета притормозили и, скосив морды, невинно закрутили хвостами, словно всего лишь приглашали к знакомству. Но Айвор глянул на меня и спокойно потрусил к избушке. И в остальные дни он гнал прочь от себя этих псов, предпочитая философское одиночество под пригретой завалинкой избы.

Как-то мне довелось услышать, что в некоторых деревнях Прибайкалья на собаках иногда подвозят воду, дрова, рыбаки везут по льду свое снаряжение или даже сами катят в санях, запряженных парой собак. Как бы это постараться и загнать Айвора в упряжь! Но все попытки осуществить замысел оказались выше моих сил. Ни уговоры, сдобренные щедрыми кусками мяса и рыбы, ни грозные пощелкивания кнутом на него не действовали. Запутавшись в самодельной упряжи, Айвор угрюмо ложился на лед, с тоской поглядывал на меня, и при этом его большие глаза словно говорили: «Оставил бы ты меня в покое, а?»

Но я не оставлял. Как-то после обеда я, как обычно, ушел в укромный уголок залива мучить себя и собаку. За этим занятием застал меня Федор Боныч. Глаза у старика округлились, он охнул и, подхватив вывалившуюся из зубов трубку, принялся заливисто хохотать. Я не успел еще рассердиться, как старик решительно услал меня к избушке колоть дрова, а сам остался с собакой. К сожалению, мне так и не удалось проникнуть в тайну их взаимоотношений, но через два дня произошло чудо. Стоило мне взяться за поводок, как Айвор с готовностью натягивал постромки. Но при этом я сразу заметил, что в глазах пса, обычно равнодушных и заспанных, теперь вспыхивали зловещие фитильки, и весь вид его, подобранный и угрюмый, словно говорил: подожди же, ты еще на мне покатаешься!

Вытягиваясь, теплели солнечные лучи, и, подгоняемый попутным ветром, я все дальше уходил на север. Насколько хватает глаз, впереди расстилался выветренный, изборожденный морщинами трещин лед моря. Крутой стеной навалились на берег сопки Приморского хребта, изрезанные провалами распадков и ущелий. Южные склоны густо покрыты хвоей лиственниц, сосен и кедров. По низине тянутся осинники, березняки. Край берега очерчен пологой галечной осыпью.

От мыса Кадильного и почти до самой Бугульдейки почти весь берег, за исключением отдельных мест, неприступен со стороны моря: отвесные стены скал опускаются прямо в лед. Несдобровать, если горняк подхватит тебя в этом районе! На берегу уже не найдешь спасения, потому что выбраться на берег просто невозможно. В одном месте, неподалеку от мыса Соболева, по самому карнизу отвесной скалы проходит узкая тропа, единственная на этом участке скалистого берега. Тропа эта находится на высоте около двадцати метров над морем и носит название «Чертов мост». Рассказывали, что когда-то на этой тропе, на самом узком участке, где едва можно идти Соком, чуть ли не носом к носу встретились человек и медведь. Встретились в сумерках. Человек был без оружия, да если б оно и было, вряд ли смог бы его использовать, не рискуя свалиться со скалы от неосторожного движения. Человек замер. Остановился и медведь. Несколько часов они простояли друг против друга. И вероятно, как рассказывают охотники, зверь принял неподвижность человека за выражение храбрости и силы. Медведь отступил и хотел повернуть назад, но сорвался с тропы и разбился насмерть.