Робин Дэвидсон - Путешествия никогда не кончаются
Я снова оказалась во владениях скотоводов. Следы на дорогах говорили, что машины здесь совсем не редкость. У ближайшего артезианского колодца я помылась, поплавала, вымыла голову, выстирала одежду и развесила на седле посушить. Все высохло за пять минут. Двинувшись дальше, я дала себе слово вечером поесть по-человечески — я вела себя слишком легкомысленно, слишком близко подошла к краю, пора было положить этому конец, пора спуститься с облаков на землю.
Увидев хвост красной пыли, протянувшийся до горизонта, я поняла, что приближается машина. У меня мелькнула мысль, что скорее всего это скотоводы едут посмотреть, в порядке ли колодцы. Я торопливо оделась и попыталась настроиться на короткий, ничего не значащий разговор с местными жителями. Они обычно немногоречивы, и все-таки машина меня пугала.
Это оказались не скотоводы. Это были шакалы, гиены, паразиты и изгои, поставлявшие чтиво для дешевых газет. Когда я разглядела наставленные на меня объективы, было уже поздно прятаться, или доставать ружье и стрелять в проходимцев, или сообразить, что у меня хватило бы глупости спустить курок. Они уже вываливались из машины.
— Тысячу долларов за ваш рассказ.
— Убирайтесь! Оставьте меня в покое. Мне не нужны деньги.
Мое сердце трепетало, как затравленный кролик.
— Не нужны так не нужны, может, все-таки подойдете и глотнете холодного пива, пожалуйста, просим вас.
Они так хорошо изучили человеческие слабости, что купили меня за банку пива, хотя не сумели купить за тысячу долларов. Перед пивом я не устояла, а главное, не устояла перед желанием узнать, что творится в мире и каким образом очутилась здесь эта банда. Репортеры, конечно, ввернули несколько вопросов, на некоторые я кое-как ответила, на другие отказалась.
— Куда делась ваша собака?
Я не знала, как отделаться от этих людей, забыв в очередной раз правила игры. Мне оставалось или перестрелять их и убежать, или, собрав все силы, сжаться в покорный, дрожащий комок и не проронить ни одного лишнего слова.
— Собака умерла, только, пожалуйста, не пишите об этом… там, дома, старики очень расстроятся.
— Идет, договорились. Не напишем.
— Обещаете? Даете слово?
— Будьте спокойны.
Но они, конечно, написали. Прилетели в Перт со свежеиспеченной новостью, состряпали завлекательный репортаж и пустили в обращение миф о таинственной, необыкновенной женщине с верблюдами.
Вечером я разбила лагерь далеко от дороги в густом кустарнике. Произошло нечто из ряда вон выходящее. Оказалось, что небольшие самолеты, весь день кружившие у меня над головой и дразнившие мое любопытство, охотились… за мной. Господи, что им нужно от меня, всем этим людям на другом краю материка? Я заметила, что репортеры не скрывали нервозности, рассказывая о сообщениях, успевших просочиться в печать. «Весь мир ждет новостей», — твердили они. Я им не поверила. А они умчались домой и не упустили возможности принять участие в знаменитом безобразном фарсе под названием «Публика имеет право знать». Я решила переждать пару дней. Если пресса в самом деле охотилась за мной, лучше отсидеться в кустарнике, пока репортеры не успокоятся.
Меня выдал перегонщик скота. Вернувшись в цивилизованный мир, он захотел хоть минуту погреться в лучах славы и рассказал о восхитительной женщине, с которой «провел ночь» в пустыне. В его изложении наша встреча выглядела примерно так: «Все было очень романтично. Спальный мешок не закрывал ее голые плечи, на шеях верблюдов позвякивали колокольчики, и при свете луны мы говорили и говорили много часов подряд. Я не спрашивал, зачем она затеяла свое путешествие, она не спрашивала, зачем я затеял свое. Мы и так понимали друг друга». Неплохой рассказ про женщину, которая обгорела до костей, одурела до умопомрачения и разговаривала с ним, лежа в пропотевшем, истоптанном верблюдами, грязнющем спальном мешке. Жалкое ничтожество, он, наверное думал, что оказывает мне услугу.
Я убежала в заросли, как только появились первый машины, телевизионные камеры и все остальное. Эти тупицы наняли чернокожего проводника. Но во мне возродился боевой дух. Господи, до чего глупы и неповоротливы были эти люди, как нелепо выглядели они посреди диких зарос лей, хоть здесь я чувствовала себя сильнее их. Забившие в чащу кустарника, я беззвучно хихикала и мысленно выкрикивала боевой клич индейцев. Я сделала круг и оказалась в каких-нибудь двадцати футах от них. Брошенный лагерь был разбит на песке, так что выследить меня мог последний идиот. Отпечатки ног бросались в глаза, как неоновые указатели на дорогах, как следы шин в дюнах.
— Ну что, парень, где же она? — приставал к чернокожему проводнику какой-то толстяк в красной пропотевшей майке с мрачным выражением тоже красного и потного лица.
— Откуда знать, хозяин, эта женщина с верблюдами, она, наверное, очень хитрая, она, наверное, их спрятала, свои следы спрятала. Не пойму, куда она ушла.
Проводник в раздумье покачал головой и растерянно потер подбородок.
Гип-гип, ура! Я готова была выскочить из своего укрытия и расцеловать его. Он прекрасно знал, где я, но не хотел меня выдавать. Толстяк выругался и неохотно отдал ему десять долларов. Абориген улыбнулся, сунул бумажку в карман, и вся компания отправилась восвояси — трястись сто пятьдесят миль по пыльной дороге назад до Уилуны.
Я вернулась в лагерь, раздула костер и почувствовала, что обескровлена. Раздавлена. Что с меня содрали кожу. Я готова была разрыдаться, мой похолодевший желудок завязался в тугой узел. Что, черт возьми, все это означает? Сколько людей совершали такие путешествия, чем я прогневила бога и вызвала этот неуемный интерес? Ко я тогда еще не знала, какого накала достигли страсти. Я подумала, что хорошо бы как-то замаскировать свои следы, хотя аборигенов не проведешь, в конце концов кто-нибудь из них все равно меня отыщет. Мне пришло в голову выстрелить несколько раз дробью и распугать своих преследователей, но я тут же отказалась от этой мысли: не стоит давать повод к созданию еще одной легенды.
И в эту минуту я увидела, что мимо со скоростью света пронеслась машина Рика, а следом за ней еще несколько. Господи боже, что творится? Рик вернулся через пять минут, он повернул по моим следам и подъехал к лагерю. Едва он сбивчиво рассказал, что происходит, как вокруг нас сгрудились остальные машины. Среди незваных гостей были представители лондонской прессы, телевидения, австралийских газет. Я огрызалась, рычала, скрежетала зубами. Забилась в кусты и потребовала, чтобы они немедленно убрали все фотоаппараты. Рик потом рассказывал, что я выглядела и вела себя как помешанная. Именно это они и ожидали увидеть. Я вымыла голову в соленой воде, и мои выгоревшие волосы торчали будто наэлектризованные — завивка венчиком. Солнце превратило меня в черную головешку, последнюю неделю или полторы я мало спала, и от моих глаз остались узкие поросячьи щелки с коричневыми мешками под ними. Я была сама не своя. Я не могла опомниться от гибели Дигжити, и вторжение воинственных инопланетян, как я мысленно окрестила всех этих людей, застало меня в самую неподходящую минуту. Тем не менее я проявила такую неслыханную твердость и безумную решимость, что им волей-неволей пришлось выполнить мое требование. И тогда я, как дурочка, оттаяла. Любопытство погубило не одну меня. Вспоминая сейчас тот день, я не перестаю изумляться. Не могу понять, почему я в состоянии отразить натиск тех, кто пытается меня растоптать, и становлюсь в позу просительницы, как только мои враги отступают. Я все-таки не разрешила репортерам фотографировать ни себя, ни верблюдов, поэтому один из них сфотографировал костер.
