Владимир Обручев - В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)
На следующий день, несмотря на сильный встречный ветер, мы всё-таки пошли дальше, но дошли только до станции Чоглучай, где опять пришлось укрыться на постоялом дворе, так как в поле невозможно было развести огонь и вскипятить чай — ветер задувал пламя, а чайник раскачивало так, что вода выплёскивалась. Здесь нам рассказали, что лет 20 назад на эту станцию в начале бури прибыл обоз из 15 китайских телег, т. е. двухколёсных и очень высоких. Их предупредили, что надвигается очень сильная буря и лучше переждать её на станции. Но возчики очень торопились, заявили, что в телегах буря им не страшна, и уехали. На следующую станцию они не прибыли, очевидно буря подхватила высокие и не очень тяжёлые телеги и унесла их, людей и животных.
Станция расположена в устье ущелья, в самом начале небольшого кряжа голых скалистых гор, который тянется на юго-запад, отгораживая с юга обширную впадину, вытянутую вдоль главной цепи Тянь-Шаня. Вокруг станции нет никакого подножного корма, и нам пришлось купить для лошадей и верблюдов по довольно высокой цене соломы и несколько снопов сухой люцерны. За станцией дорога пошла по длинной впадине Дуниенчже вдоль Тянь-Шаня; она представляла обширный солончак с рощами тополей, тамариска, разных кустов и чия и отдельными холмами сыпучего песка. Но тополи в этой впадине вымирают, очевидно, от засоления почвы, так как стока воды из неё нет и почва всё больше насыщается солью; а разнолистый тополь (тограк) не выдерживает сильного засоления, хотя и растёт на солончаках. По сторонам дороги видны были мёртвые деревья, иные ещё с тонкими молодыми ветвями, а другие в виде пней разной высоты и толщины, с спирально закрученной древесиной и остатками толстых сучьев, очевидно засохших уже давно. Лобсын удивлялся тому, кто так небрежно рубил эти деревья: одни под самую крону, другие на половине высоты, оставляя так много дров на корню в этой безлесной стране, и мне пришлось объяснить ему, что такое засоление почвы в впадине, лишённой стока вод. Но всё-таки было странно, почему эти сухие стволы так близко от станции Чоглучай, конечно нуждавшейся в дровах, не срублены. Очевидно, они так были пропитаны солью, постепенно губившей их, что очень плохо горели.
В этой впадине на дороге имеются три станции, и мы шли по ней три дня, так как вне станций нет ни колодцев, ни ключей. Пришлось опять покупать воду и корм для животных, а также хлеб и похлёбку для себя. Третья станция представляла просто маленький пикет, в котором жили два солдата, и мы могли бы миновать её и остановиться на следующей, если бы не буря, которая разразилась, когда мы приближались к пикету. Ветер был такой силы, что трудно было держаться в седле, а завьюченные верблюды при порывах бури останавливались под напором ветра. Я пробовал бросать вверх плоские плитки камня, и буря сносила их в сторону, не давая падать им вертикально вниз. У пикета пришлось остановиться и под защитой горы раскинуть палатку в самом ущелье. Здесь наши животные поголодали, так как на пикете не было корма на продажу. В ущелье было сравнительно тихо, но над палаткой слышен был гул и рёв ветра и по временам налетали шквалы с той или другой стороны и на палатку сыпался песок и мелкие камни.
На дне этой впадины я заметил кое-где голые грядки, высотой до полуаршина, состоявшие из мелких камешков, величиной в кедровый и лесной орех. Они, очевидно, были наметены ветрами, уносившими пыль и песок куда-то дальше. Во время бури перед третьей станцией воздух во впадине посерел от пыли, которая поднималась столбами с солончака и песчаных холмов. Этот бурный день дал нам понятие о том, что происходит во время самых сильных бурь в Долине бесов.
За пикетом, у которого мы остановились из-за бури, тракт перевалил в другую впадину меньших размеров, но также с солончаком в средней части. А по окраинам её на склонах гор голые скалы обратили на себя моё внимание тем, что все они были совершенно чёрные и блестящие, словно их вымазали дёгтем или каким-то лаком. Это меня заинтересовало, я подъехал к одной из скал и потрогал рукой её блестящий бок — он оказался совершенно сухим. Чтобы узнать, чем он вымазан, я достал из чересседёльной сумы, в которой возил то, что нужно было иметь под рукой на всякий случай, молоток и попробовал отбить углы нескольких чёрных скал. Оказалось, что чёрными они были только сверху, а внутри некоторые были темно-зеленые, серые, буро-красные и, действительно, казалось, что их кто-то вымазал чёрным лаком или краской.[12]
Но рядом с этими чёрными скалами видны были маленькие холмики из грязно-желтого песка, не покрытые этим лаком, и контраст этих холмов и скал рядом был поразительный.[13]
Из этой впадины мы выехали по длинному и сухому ущелью через передовую цепь Тянь-Шаня на его южное подножие, по которому медленно спускались до вечера. Это была полная пустыня, усыпанная галькой и щебнем, также сплошь чёрного цвета и блестящим. Только местами, где в поверхность врезались плоские ложбины и сухие русла, кое-где видны были жалкие и редкие кустики. Мы ехали и ехали, не видя впереди и позади ничего, кроме чёрных камней, усеивавших серую почву. Подобные площади вспомнились в Чёрной Гоби на пути из Баркуля на Эдзин-Гол в Хара-Хото, где мы встретились с Чёрным ламой. Выбрал ведь он для своего убежища эту чёрную пустыню! Только под вечер сухие русла и ложбины стали попадаться чаще, и мы, наконец, остановились ночевать среди каких-то развалин, где обнаружили глубокий колодец. Пришлось сиять с вьюка верёвку, чтобы достать воды. Но животным пришлось опять поголодать. Мы могли дать им только остатки сухарей, крошки хлеба, а верблюдам — последнюю муку.
На следующий день эта пустыня скоро кончилась довольно высоким откосом, местами с обрывами, здесь из галечника выбивались ключи, а немного далее было большое таранчинское селение Чиктам, где мы очень рано остановились, чтобы дать отдых животным и подкормить их после нескольких тяжёлых и постных дней. Корм, конечно, пришлось купить. Но можно было удивляться тому, что здесь пролегал большой тракт из Хами в Турфан, Урумчи, Кульджу. Сопоставляя природу этого участка тракта с остальной его частью и с тем, что я видел в Долине бесов, а Лобсын на своём маршруте, можно было понять, почему по Долине бесов всё-таки некогда проложили большую дорогу из Хами в Лукчун и пытались ездить по ней, хотя бы в спокойные месяцы. Дорога эта всё-таки была прямее, короче и ровнее, чем современный тракт, по которому мы теперь шли.
После Чиктама местность потеряла свой безотрадный характер; её оживила вода, выбивавшаяся многими ключами из галечников подножия Тянь-Шаня. Здесь были рощи, поля, отдельные фанзы, посёлки таранчей, заросли тростника, кустов. Мы шли целый день по населённой местности с разбросанными среди неё холмами отрогов последней цепи Тянь-Шаня. При виде этой жизни рядом с голой пустыней, по которой мы шли накануне, я удивился полному отсутствию предприимчивости у таранчей. Галечники пустыни содержали в глубине много воды, о чём свидетельствовали вытекавшие из-под них обильные ключи. Но воду ведь можно было бы получить при помощи бурения в самой верхней части этой пустыни и превратить последнюю в оазис. Попытку найти и использовать подземную воду представляли и кярызы, которые мы видели в Лукчунской впадине и о которых я упомянул в описании её; но это были жалкие попытки с несовершенными средствами.
