В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев
Европейский ученый в этой области догматической историографии плывет в безбрежном море, натыкаясь на бесчисленные рифы. Однако Шаванн сам признает, что главная его заслуга в том, что он познакомился, наконец, с китайским критицизмом, сражающимся с догматикой, и стоит на его плечах. Европейская наука в погоне за объективной исторической истиной сливается в этом направлении с китайской.
Таким образом, несмотря на специфичность китайской историографической науки, историческая объективность в ней существует. Надо лишь уметь ее извлечь с помощью необходимых переходных формул. Тогда все становится ясным, и китайская история, изложенная самими китайцами в количестве томов, совершенно пропорциональном количеству прожитых ими в непрерывном культурном потоке лет, остается базой всех исторических исследований.
Я совершенно убежден, что, когда китайская наука окончательно установит критическое отношение к конфуцианской историографии, обогатившись методами Запада, усвоив и переварив их, когда она воспитает самостоятельных критических исследователей и мыслителей, — тогда китайская наука сделает еще больший вклад в науку мировую. Всякий, кто знает силу и остроту китайского интеллекта, в этом не сомневается.
20 сентября. Храм отлично сохранен, как новый. Это — дело рук и чести местного общества, ибо культ Сыма Цяня не является официально навязанным культом.
Павильон перед храмом полон дуйцзы и надписей на камнях всех возможных дат, начиная с I в. н. э. Все это — сплошная евлога гениальному человеку: «Здесь как бы особая тысячелетняя древность!», «Его изумительный дух живет навсегда!», «...Сравню его с Желтой рекой, открывшей себе на равнины Китая пути из теснины»; «Патриарх исторической нашей науки, нам разъяснил наше прошлое он, и думал о будущем также»; «Воздвиг свою речь и нетленною сделал ее»; «Мудрец-совершенство среди всех, кто историк»; «Его история венчает в веках и в нынешних летах» и т. п.
Многие надписи говорят о Сыма Цяне, как продолжателе дела Конфуция. «Своею историей он продолжил Канон Знаменитый» (т. е. историческую летопись Конфуция). «Кисть продолжает Канон, оборвавшийся Линем» (т. е. хронику Конфуция, прерванную на «поимке Линя», фантастического зверя, считавшегося знамением неба).
В надписях часто цитируется «Хвала роду Конфуция» Сыма Цяня с приложением к нему его же слов о Конфуции.
Евлога гению Сыма Цяню — историку — чередуется с не меньшим восхвалением его литературного таланта. Если нельзя определенно отнести Сыма Цяня к конфуцианцам или даосам как историка, то и как литератор он столь же двойствен и выходит за пределы типичных конфуцианцев везде, где пишет жизнь и настроение: там его покидает строгая сухая точность ради литературного образа. Лю Се в своей поэтике «Резной дракон литературной мысли» (V в. н. э.) так оценивает это двойное достоинство Сыма Цяня: «...он историк чистой воды, но в то же время изящен и красочен, так что узор, да и только!»
О том же говорят и надписи: «Он гений — герой литераторов лучших во всех наших тысячелетьях»; «...и все, кто блещут своим стилем, не могут выйти за пределы его литературного богатства» (стела 1126 г.); «Он тот же классический древний поэт; он Цюй в своей самой известной поэме ”Тоска”»[71].
Вот еще пример — дуйцзы, висящие в храме. «Кисть его, тушь нависли на тысячи лет. Среди всех ученых тогдашних он был, что корона, венец. Он — честность сама; он — искренность, ум. Его книга навеки нам светит и тлению не подлежит». И параллельная ей надпись: «Стильною прозой своей он прославлен на сотни веков. Наши студенты, ученые, интеллигенты — лепят его сочинения и вечный для них образец подражания. В собраньях ученых своих с восторгом взирают на облик его в бесконечном теченье времен».
Большая часть этих формул — трафаретные хрестоматийные выдержки, но среди них встречаются и бесхитростные трогательные надписи, как, например, стела 1080 г.: «В дали поколений — времен твоя чистая личность — предмет моих дум, и я в твоем храме теперь особо глубоко и тяжко волнуюсь, вздыхаю».
Надписи не замалчивают и позор Сыма Цяня[72], но упоминают о нем сдержанно и с сочувствием.
Фигура-статуя Сыма Цяня на роскошно орнаментированном кресле с надписью: «Алтарь духа ханьского гуна Сыма Цзы-чжэна» — уже полностью приспособлена для религиозного культа. Сбоку, в нише, стоят таблицы двух сыновей Сыма Цяня и девяти чжисяней Ханьчэнсяня разных династий, совсем как ученики в храме Конфуция. Но по бокам фигуры стоят загробные прислужники с книгами грехов в руках, и надпись вещает: «Если попросишь — непременно получишь». На алтаре — книги для жребиев, которыми служат сто страниц «Священных предсказаний ханьского историографа». И тут же деревянная банка со «жребиями».
Народная религия и здесь перекрыла религию чиновно-литераторскую и даже приписала историку... заклинательные функции: красные заклинания «оракула» Сыма Цяня продаются тут же вместе с шэнь-цянь — деньгами для духов, с драконами, заклинаниями и... буддийской эпиграфикой! Полная картина синкретизма.
Итак, культ великого историка уже превращен в трафаретный религиозный культ. Сыма Цянь стал просто шэнь, святой, и выступает в роли местного бога туди заведующего «первой помощью» в трудных случаях жизни, и вообще превратился в общего бога счастья (как Гуань-ди в бога богатства!).
Идем на могилу. Это — кирпичный цилиндр, из которого пышным букетом растут белые туи. Краткая надпись: «Могила Великого Историка». Могила, так же как и весь храм, поддерживалась постоянной заботой самых различных лиц. Стелы подробно рассказывают всю историю храма. Первое описание могилы и храма относится к 477 г. н. э. Храм часто приходил в разрушение. Так, например, стела 1064 г. сообщает: «Лопух и колючий кустарник могилу закрыли от взоров». В 1126 г. храм опять пришел в полную ветхость, зарос. Жертвы не приносились (киданьские цари, конечно, денег не давали!). В 1179 г. работу по ремонту финансировал... винный торговец Яо Дин (с помощью других жертвователей). Но и местные губернаторы, судя по надписям, старались поддержать храм, дорогу к нему, лестницы. Вообще работа по созиданию храма из руин велась непрерывно. И все же, по-видимому, сохранилось до сих, пор не все.
21 сентября. Проезжаем по местности, сплошь усеянной храмами и памятниками именитых семей. Долина, по которой змеится речка, вся уснащена арками и памятниками добродетели. Всюду надписи вроде: «Как иней, чисты ее стремления» — и таблицы, повествующие о верных вдовах. Памятникам несть числа. Если останавливаться — конца не будет.
Наконец въезжаем в пригороды Ханьчэнсяня. На улицах продают арбузы, громадные груши, красный
