Тур Хейердал - Фату-Хива. Возврат к природе
Пахо убежал вперед, оттуда донесся лай, и мы поняли, что мальчуган уже достиг хижины старика. Значит, немного осталось идти.
С каждым шагом долина раздавалась вширь и светлела. Кустарники сменились чудесной пальмовой рощей, за которой поблескивало море. Неожиданно выглянуло солнце. Мы ощутили свежее дыхание открытого океана. И среди высоких пальм увидели горстку озаренных солнцем низеньких хижин, построенных на полинезийский лад из бревен, с лиственной кровлей. Навстречу нам спешил обнаженный человек.
Старик Теи Тетуа бегал не хуже горного козла. Загорелый, обветренный, голый — только пах прикрыт каким-то мешочком на лубяной веревочке. Мускулистый и подвижный не по возрасту. В широкой улыбке сверкали зубы, такие же отменные, как на черепах, которые лежали у нас под нарами. С приветственным «каоха» я протянул ему руку; он схватил ее и смущенно рассмеялся, словно застенчивый мальчонка. Его буквально распирала сдерживаемая энергия, но после многих лет одиночества он не находил слов, чтобы выразить свои чувства.
— Есть свинью! — воскликнул он наконец. — После свиньи есть курицу. После курицы опять есть свинью!
С этими словами Теи Тетуа совсем по-юношески помчался вприпрыжку к постройкам и начал кликать своих полудиких, черных, косматых свиней. С помощью Пахо поймал одну из них лубяным арканом и заковылял к нам, неся на руках тяжеленного зверя, который громко визжал и яростно отбивался.
— Есть свинью, — весело повторил Теи Тетуа. Было очевидно, что для него это высшее проявление дружбы.
До поздней ночи сидели мы под кухонным навесом, уписывая зажаренную в земляной печи сочную свинину. Сидели на корточках вокруг трескучего костра и брали руками большие горячие куски мяса. Рядом со стариком примостилась его приемная дочурка ТахиаМомо. Совсем еще юная, а уже красавица с длинными черными волосами. Сверкая большими глазищами, она жадно прислушивалась к беседе взрослых. Да и сам Теи Тетуа излучал молодой задор, радуясь, что в его уединенной долине появились люди.
— Оставайтесь, — уговаривал он нас. — В Уиа много плодов. Много свиньи. Будем каждый день есть свинью. В Уиа хороший ветер.
Мы с Лив обещали остаться в его долине. Старик Тетуа и Тахиа засмеялись от радости и принялись составлять увлекательную программу на ближайшие дни Однако наши друзья из Омоа покачали головой.
— В Уиа совсем не так уж хорошо, — сказал пономарь. — Много плодов, много свиней, много ветра. Но в Уиа нет копры, нет денег. В Омоа — хорошо. Много домов, много людей. Много копры, много денег.
— Тиоти, — вмешался я, — а на что деньги, когда еды и без того хватает?
Пономарь широко улыбнулся.
— Так уж повелось. — Он пожал плечами. — Раньше обходились без денег. Теперь нельзя. Мы уже не дикари.
Старик затушил костер и засыпал угли золой. Меня и Лив проводили в хижину с земляным полом, и хозяин уступил нам свою циновку. Сам он с нашими спутниками намеревался спать в соседней хижине. Мы так и не узнали, для чего ему понадобились две хижины, но судя по цвету и твердости жердей, из которых были набраны стены, не исключено, что обе постройки стояли еще с той поры, когда у Теи Тетуа была более многочисленная семья.
Мы завернулись в пледы. Какое блаженство спать, не думая о комарах! Прибой шумел где-то совсем близко от щелеватых стен. В Омоа только в тихие ночи до нас над пологом леса доносилось далекое ровное дыхание моря. Здесь галечный пляж рокотал и и всхрапывал в том же ритме, но в этих звуках была такая мощь, словно мы лежали на одной подушке с океаном. Лесным жителям нужно было время, чтобы свыкнуться с гулом Нептунова царства.
Островитяне не торопились ложиться. Окружив тлеющие головешки, они вполголоса, чтобы не мешать нам, о чем-то оживленно переговаривались. Тиоти несколько раз произнес наши имена: видно, про нас говорил. Потом надолго взял слово старик Теи, он явно рассказывал что-то очень увлекательное. Может быть, наши спутники уговорили его поделиться воспоминаниями о поре каннибализма. Нам-то спешить было некуда, еще наслушаемся, а наши друзья собирались рано утром выходить в обратный путь.
Еще по дороге в Уиа все трое оживленно обсуждали тему каннибализма — каикаи эната. Особенно занимал этот вопрос Тиоти и Пахо. От миссионеров они слышали, что людоедство — едва ли не самый страшный грех, в котором были повинны их предки до введения христианства на острове. Каннибализм был для дедов религиозным ритуалом, они верили, что им передается сила жертвы. Однако у наших друзей, судя по всему, было довольно странное представление о том, чем плох каннибализм. Послушать их, так грех заключался в том, чтобы есть нечестивых, а язычники, которых ели их предки, как раз и были нечестивыми. Дальше начинались разногласия: наш провожатый, католик, и протестант Тиоти никак не могли прийти к согласию — причащаются ли в церкви действительному телу безгрешного Христа или это делается понарошку. Всю дорогу до Уиа продолжался этот спор.
Каикаи эната. Я ловил эти слова в паузах между рокотом прибоя, и, наверно, мне чудилось, что они повторяются чаще, чем это было на самом деле. Разговор за стеной доходил до меня обрывками, а воображение, дополняя его, разыгрывалось вовсю. Видно, нечто в этом роде творилось в душе Лив, потому что она тоже никак не могла заснуть. Невольно мне вспомнился мой тесть, который, получив от дочери письмо о наших планах, отыскал на своих полках книгу, где Маркизы описывались как край каннибалов. Что бы он сказал, узнай сейчас, что мы лежим на циновке бывшего каннибала, а ее хозяин сидит на корточках у костра за стеной? Если хижине столько же лет, сколько тестю, вполне вероятно, что в ней когда-то ели человечину. Может быть, именно здесь Теи Тетуа занимался людоедством. А между тем во внешности старика не было ничего жестокого. Надень на него белый халат и поставь его к микроскопу — вполне сойдет за университетского преподавателя. Лицом Теи Тетуа сильно смахивал на моего любимого профессора зоологии, доктора Ялмара Броха. Если он и впрямь ел мясо побежденного врага, то скорее всего из почтения к отцу или к своим повелителям, которые руководствовались религиозными убеждениями.
Ведь сидят же рядом с ним под кухонным навесом современные мирные полинезийцы, способные причащаться телу Христа. В глазах маркизцев прошлого такой поступок был бы верхом варварства. Съесть врага — можно, но своего священного Тики — немыслимо.
Пономарь не спешил ложиться спать, и всякий раз, когда он ворошил угли, оживляя костер, в нашей хижине, где число кривых жердей равнялось числу щелей, весело плясали тени. Мы рассмотрели подвешенные на деревянных крюках сосуды из коричневых бутылочных тыкв и несколько черных от масла мисок из скорлупы кокосового ореха, украшенной геометрическими и символическими резными узорами. В углу висела связка высушенных табачных листьев. Рядом с нами на земляном полу валялись старые каменные топоры, железный топор, кремневое огниво. Под толстыми потолочными балками висел причудливый длинный сундук. Гроб Теи Тетуа.
