Венеция. Под кожей города любви - Бидиша
Еще одна новость — я больше не хочу ходить в «Cobbetti». Один раз захожу туда, но, прежде чем успеваю раскрыть рот, рыжеволосая женщина и ее молодая коллега хором выкрикивают прямо мне в лицо: «Капучино, большой!» Потом они переглядываются и заливаются громким (недоброжелательным) смехом. Ха-ха-ха… По-видимому, запоздало осеняет меня, они находят нелепым, что я забегаю сюда слишком часто, что я всегда бываю одна и всегда заказываю одно и то же. К тому же, возможно, я бываю слишком лаконичной. Наглядный урок, как правильно вести себя в кафе, тут же преподают мне две посетительницы. К стойке они приближаются неторопливо, раскованно. Впечатление такое, что сегодня им явно нечем заняться — ну, разве что парочка семейных визитов… Впрочем, это вполне может оказаться правдой. Начинаются долгие расспросы о том, какой кофе лучше заказать.
— Синьоры, — слышат они в ответ, — у нас для вас найдется кое-что симпатичное: глоточек изумительного эспрессо с нежнейшей пенной шапочкой. Я подам его в стеклянном стаканчике, чтобы вы могли убедиться, какой богатый цвет у нашего кофе. А если вы беспокоитесь о фигуре, синьоры, то у вас нет никаких оснований для тревоги: молоко мы используем обезжиренное, поэтому и пенка такая воздушная.
Вот как здесь общаются: поэтично, услужливо, легко, с чарующей улыбкой. И никто не должен наскакивать, как я.
После этого захожу в другую пастичерию, по соседству с моим домом. «Pasticceria di Bucintole» расположена в узеньком проулке, где сырые каменные стены сомкнуты так тесно, что двоим точно не разойтись. Здесь высокая стойка и ассортимент довольно богат — множество пирожных на один укус, разные сорта горячего шоколада, кофе и напитков.
Меня обслуживает женщина с мрачным лицом без намека на улыбку. Коренастая брюнетка, она напоминает повариху из исторического фильма: широкое лицо, сильные руки и прочее.
— Добрый день, — щебечу я.
— Добрый.
— Можно мне капучино без кофеина?
— Да.
— И… — Совершенно ясно, что дама за стойкой не придет мне на помощь, если я, не зная названий всех пирожных, спрошу, что внутри у понравившегося мне, поэтому тычу в то, которое могу опознать. — И к нему маленький кусочек тирамису.
— Хорошо.
— А можно мне сесть внутри? — пищу я.
— Садитесь. Я сама все принесу.
Приносит. Пирожное выше всяких похвал — сочное, горьковато-сладкое, с легким привкусом миндаля. Все вместе стоит три евро, вполне умеренно. Получив заказ, я улыбаюсь и благодарю. Никакой реакции — дама возвращается за стойку.
Через минуту входят, стуча каблуками, двое итальянцев, по виду бизнесмены. Барменша поднимает глаза и преображается — подается вперед, улыбается: она рада гостям. Нет, она просто счастлива быть к их услугам.
— Итак, — отрывисто бросает пожилой джентльмен, — два кофе. Один — обычный эспрессо, и стакан воды, очень холодной. Второй — маккьято. Да, и pastine, пожалуйста. Вот эти — с чем они?
— Это корзиночка с ягодами, — отвечает дама с готовностью. — Здесь черника, ежевика и земляника, сделано сегодня утром, ручная выпечка.
— А это? — Он тычет пальцем во что-то еще.
— Дзабальоне[27].
— А вот это там, что это такое?
— Персик и шоколад, синьор. Персиково-шоколадное пирожное, — говорит она и подмигивает.
— А! Ясно, ясно. Отлично. Одно такое для меня и вон то для моего друга. Спасибо.
Я записываю этот диалог, притворяясь, что внимательно штудирую местную газету.
Время от времени заходят другие венецианцы, молниеносно выпивают эспрессо, промокают рты бумажной салфеткой, сминают салфетку одной рукой в шарик, щелчком отправляют его в латунную урну и покидают пастичерию. Барменша провожает каждого легким удовлетворенным вздохом.
Впрочем, есть и у меня маленькие достижения. Например, девушка из соседнего ателье — там шьют изысканные вещицы из хлопка, — оказывается, восхищается мной. Мне это ужасно приятно. Я захожу в ателье за очередным подарком для мамы. Девушка, сидя за столиком, расшивает края белой скатерти крохотными жемчужными бусинками. Она бледная, у нее мягкое лицо и чудесные, по-кельтски рыжеватые волосы, на носу россыпь веснушек, умные светло-карие глаза, джемпер и джинсы — серьезная девушка. Когда я вхожу, она слегка вздрагивает, и я думаю: «Ох, я снова нарушила протокол». Но девушка приветливо обращается ко мне.
— Если вам что-то захочется рассмотреть поближе, я с удовольствием покажу, — говорит она.
Выбираю салфетку, мы вместе открывает большую коробку и ищем такую же, но с вышитыми инициалами моей мамы.
Я оплачиваю покупку, девушка медлит, смотрит на меня ясными глазами и говорит:
— Я видела, как вы бегаете. Много раз. Откуда вы?
— Я живу здесь, около Фрари, — отвечаю я, удивленная донельзя, — но приехала из Англии.
— Вы, наверное, учитесь в университете? — спрашивает девушка.
— Нет, я журналистка и писатель, хотя здесь скорее турист.
— Когда я видела вас, то смотрела и думала… — Девушка строит рожицу, изображая восхищение. Она вопросительно заглядывает мне в лицо, очевидно, намереваясь спросить еще что-то, но тут меня подводит мой итальянский. Покидаю магазин вся красная и весьма польщенная.
Эта ночь приносит фантастическую грозу — настоящий шторм, волна за волной налетающий на крыши и с силой ударяющий о стены домов, светло-серый, с потоками воды и шквалами ветра. Небо заполнено огромными круглыми каплями, медленно-медленно падающими на камень. В окнах дребезжат стекла. Гроза продолжается, звучит она великолепно — кажется, что над головами скачут кони, впряженные в гигантскую колесницу, флейтой завывает ветер. На фоне раскатов грома и дождевой дроби слышно, как то и дело хлопают деревянные ставни.
Наутро погода ясная, желтое солнце светит совсем не жарко, воздух свеж — и ни капли дождевой воды. Итальянские каблуки стучат по камню. Сижу на Кампо Санта-Маргерита за столиком респектабельного, с белыми скатертями «кафе для пожилых», как называет его Джиневра.
К кафе подходит группка французских туристов: две женщины слегка за пятьдесят (ухоженные рыжеватые волосы, в волосах добротные черепаховые заколки, палевые жакеты из кашемира, коричневые кожаные башмачки, хорошие сумки — все неброское и дьявольски дорогое) и две девочки лет по тринадцать, очень воспитанные, с чудесными светлыми длинными волосами и нежнейшей чистой кожей; девочки тихо переговариваются о чем-то друг с другом. Еще с ними мальчик, ему примерно шестнадцать, — этакий задумчивый поэт с пухлыми щеками, выращенный в довольстве и достатке. Мальчик в длинном сером пальто, приличествующем философу, под пальто — безупречно отглаженная белая сорочка; отросшие каштановые волосы, полные губы, темно-карие глаза. Он говорит, что закажет всем кофе и пирожные и приглашает девочек помочь ему выбрать. Втроем они пробираются между столами и стульями и скрываются в темноте внутреннего помещения.
Женщины садятся за столик
