Франц Бенгтссон - Рыжий Орм
— Он готов, — уверил его брат Виллибальд. — И он может быть вначале оглашен, хотя такое и не в ходу в наши дни. Но оглашенный может вступить в брак с христианкой.
Орм и Ильва поглядели на брата Виллибальда с удивлением, а епископ сложил ладони и, казалось, повеселел.
— Возраст делает меня забывчивым, — сказал он, — Или, может, это доброе вино, хоть оно и такое полезное. Прежде было обыкновение оглашать тех, кто пока не соглашался принять крещение, но уже почитал Христа. И добро всем нам, что есть у нас такой помощник, как брат Виллибальд.
— У меня уже давно к нему приязнь, — сказал Орм, — и от этого она не стала меньше. А с того часа, как я встретил его здесь, моя удача исправилась.
Епископ послал тут за аббатом и двумя канониками, и те охотно пришли помочь ему и поглядеть на чужеземного хёвдинга. Епископ, надев полное облачение, макнул пальцы в святую воду и начертал крест у Орма на лбу, на груди и на ладонях, одновременно благословляя его.
— Я уже начал привыкать, — заметил Орм, когда с обрядом покончили. — Это было куда легче, чем когда тот другой брызгал; меня кропилом.
Все сошлись в том, что невозможно венчать некрещеного в мо-, пастырской часовне и что все должно происходить в покоях епископа. Орму и Ильве велели стать на колени на молитвенные скамеечки перед епископом.
— Ты к такому не привык, — сказала Ильва.
— Я стоял на коленях побольше иных, — ответил Орм, — когда был у андалусцев, но хорошо еще, что не надо стучать лбом об пол.
Когда епископ дошел до наставлений и велел им плодиться и размножаться и жить в ладу друг с другом, оба кивнули. Но когда он наказал Ильве во всем покоряться мужу, они переглянулись.
— Я постараюсь, — пообещала Ильва.
— Пусть поначалу идет как получится, — сказал Орм, — потому что привычки у нее пока мало. Но я помогу ей припомнить это наставление, коли придется.
Когда все совершилось и все пожелали им счастья и многих детей, епископ забеспокоился насчет их брачной ночи. Ибо в монастыре такое недопустимо, даже в комнатах для приезжих, а в городе он не знает места, где они могли бы остановиться.
— Я пойду с Ормом, — беззаботно сказала Ильва. — Что годится для него, то и для меня хорошо.
— Ты не сможешь спать с ним среди мужчин в лагере, — испугался епископ.
Но Орм сказал:
Морестранникс дороги Ран,пашни палтусапахарь добрый,лучшее ложеневесты ведает,чем орд перинили клок соломы.
Брат Виллибальд проводил их до городских ворот, чтобы им открыли боковой проход. Тут они простились с ним с благодарностями и спустились на мостки причала. Рапп оставил на корабле двоих, чтобы стеречь его от воров; те же двое, оставшись одни, сильно выпили, так что храп их был слышен издалека. Орм растолкал их и приказал помочь вывести корабль на середину реки, и наконец им это удалось, хотя поначалу шло не без труда. Там бросили якорь на самом стрежене.
— И больше вы мне тут не нужны, — сказал Орм.
— А как мы попадем отсюда на берег? — спросили они.
— Сильному мужчине тут плыть недолго, — сказал он. Оба сказали, что пьяны и что вода холодная.
— Долго мне придется ждать, пока с тем и с другим дело поправится, — заметил Орм.
И схватив одного за пояс и за шиворот, кинул его вниз головой в реку; другой последовал за ним, не дожидаясь дальнейших уговоров. Из темноты было слышно, как они, кашляя и отфыркиваясь, плывут к берегу.
— Теперь нам никто не мешает, — сказал Орм.
— На такое брачное ложе я сетовать не стану, — ответила Ильва. Они поздно заснули тем вечером и спали крепко.
Когда на другое утро посланцы предстали перед королем Этельредом, вместе с Гудмундом и Ормом, король был в наилучшем настроении и милостив к ним всем. Он похвалил обоих хёвдингов за их стремление креститься и хотел знать, хорошо ли им в Вестминстере. Гудмунд накануне крепко повеселился, так что язык его до сих пор слушался плохо, но оба согласились, что на вопрос короля вполне могут ответить утвердительно.
Епископы рассказывали о своей поездке и поручении и как все было между ними и этими чужестранцами, и все в зале им внимали. Король сидел под балдахином, с короной на голове и скипетром в руках. На взгляд Орма, это был король совсем другого сорта, нежели Альмансур и король Харальд. Он был высокий и статный, в бархатной мантии, с бледным лицом, жидкой каштановой бородкой и большими глазами.
Когда епископы дошли до количества серебра, подлежащего выплате, король вдруг так ударил скипетром по подлокотнику трона, что все вздрогнули.
— Гляди! — сказал он своему архиепископу, сидевшему с ним рядом на кресле пониже. — Четырех мух одним ударом, а это еще плохая мухобойка.
Архиепископ сказал, что, как ему кажется, немногим королям такое под силу, что говорит как о точном ударе, так и о большой удаче. Король довольно расхохотался, после чего посланцы продолжали, и все снова их слушали.
Когда они закончили, король их поблагодарил, похвалив за мудрость и усердие и спросил архиепископа, что можно сказать по поводу услышанного. Архиепископ сказал, что это поистине тяжкое бремя, но что это лучшее из возможного; король кивнул.
— И хорошее дело, — добавил архиепископ, — приятное для всех христиан и угодное Богу, что наши благочестивые посланцы смогли склонить больших хёвдингов и многих их людей ко Христу, и этому все мы должны радоваться.
— Воистину так, — сказал король.
Тут епископ Лондонский шепнул Гудмунду, что теперь их черед обратиться к королю, и Гудмунд охотно выступил вперед. Он поблагодарил короля за гостеприимство и щедрость, и сказал, что слава об этом достигнет самого Восточного Еталанда и даже дальше. Но они бы охотно узнали одну вещь, дабы не возникло никаких недоразумений, а именно, через сколь долгое время серебро будет у них в руках.
Король глядел на Гудмунда внимательно на протяжении его речи и спросил, что это за отметина у него на лице.
Гудмунд отвечал, что это от медведя, на которого он однажды охотился неосмотрительным образом, так что медведь, ударенный копьем в грудь, переломил его древко и вцепился в Гудмунда когтями прежде, чем он сам успел схватиться за секиру. Король Этельред от этих слов помрачнел.
— Тут в стране вообще нет медведей, — сказал он, — и это большая беда. Но брат мой Гуго Французский прислал мне двух медведей, они умеют плясать, это хорошая потеха, и я их тебе охотно покажу. Вот только плохо, что мой лучший медвежий вожатый пошел с Бюрхтнотом и пропал в том бою. И для меня это немалая потеря; теперь они стали меньше плясать, когда с ними занимается другой, того и гляди совсем перестанут.
