Тихон Пантюшенко - Тайны древних руин

По всем признакам сбор командиров подразделений всего отряда моряков был назначен именно здесь. Старший лейтенант, зло бросив так и незажженную папиросу в сторону, раскрыл планшет, извлек бланк с заполненной радиограммой и долго его изучал. Он, конечно, понимал, что, сколько бы ни смотрел на него, загадка так пока и останется загадкой.

Прибежал последний из командиров групп.

—Конечно, и вы тоже с пустыми руками?— Спросил старший лейтенант, уже не надеясь на удачу.

—С пустыми, товарищ старший лейтенант,— виновато ответил командир группы.

Минуту все молчали, после чего старший лейтенант поднялся с уступа и сказал:

—Сиди не сиди, но так ничего не высидишь. Разводите людей по подразделениям. А вы,— обращение было адресовано нам,— пойдете со мной.

Поднимались мы на свой пост угрюмыми, с тяжелым чувством какой-то вины. Лученок тоже был в состоянии какой-то растерянности. Поэтому он и спросил:

—А если этот гад успел проскочить раньше, чем мы опомнились?

—Исключается, потому что в оцеплении участвовали подразделения гарнизонов не только Балаклавы, но и окружающих населенных пунктов. Все они были подняты по тревоге сразу же, как только засекли работавшую станцию.

Товарищ старший лейтенант,— не сдавался Лученок,— а вы помните работу Владимира Ильича «Материализм и эмпириокритицизм»?

—А какое отношение имеет эта работа к нашим делам?

—Помните, как Ильич объяснил факт «исчезновения» материи?

—Философ вы. Как ваша фамилия?

—Лученок, товарищ старший лейтенант.

—Философ вы, краснофлотец Лученок. Вражеский лазутчик не электрон, который не разглядишь даже под самым сильным микроскопом. Он человек. А люди еще не научились становиться невидимками. Так что пример не подходящий.

—А вдруг,— упрямо стоял на своем Лученок.— Может, он был и исчез. Только мы не знаем как.

—Да поймите же вы, неисправимый фантазер, что факты— упрямая вещь. Их никто не может отрицать.

—Какие факты?

—Вы знаете, что такое радиопеленгация?

—Слышал.

—Знаете или только слышали?

—Знаю.

—Ну так вот. Местонахождение работавшей станции совпадает с вашим постом. Это факт?

—Факт.

—И второе. Предположим, что эта станция действительно находилась рядом с вашей. Мы оцепили большой район. Подождали до утра, чтоб в темноте не пропустить лазутчика. Прочесали местность. Результаты прочесывания вы знаете. Это факт?

—Факт.

—Какие выводы следуют из этого?

—Да ясно какие.

—То-то и оно.

—И все-таки я не согласен.

На эту реплику Лученка старший лейтенант ничего не ответил, решив, по-видимому, что если человек не хочет считаться со столь очевидными фактами, то продолжать спорить с ним, а тем более разъяснять ему абсурдность позиции, которой он придерживается, по меньшей мере бесполезно.

На посту, по докладу дежурных сигнальщиков, никаких происшествий не произошло. Севалин продолжал дежурить у радиостанции. По мрачному выражению его лица видно было, что он догадывается о возникшем подозрении. Да и как было не догадаться, если рядом неотлучно находился «дежурный» гость. Когда мы вошли в помещение радиостанции, Валерий, еще надеясь на что-то, произнес:

—Ну вы-то можете сказать!

Не только могли, но и говорили. Но наши доводы повисли в воздухе. Для доказательств нужны факты, их у нас не было. Радиограмма, принятая Севалиным, не может служить серьезным аргументом в его пользу. Скорее наоборот. Но разве скажешь обо всем этом Валерию? Нет. Нам стыдно было смотреть в его глаза, и мы избегали встречи с его взглядом. Отвратительное это состояние не иметь возможности честно и прямо смотреть товарищу в глаза. Ощущение такое, что ты предаешь его, спасая свою шкуру. Валерий смотрит то на Лученка, то на меня, то на Сугако. Звягинцева он в расчет не принимал. Тот, по мнению Севалина, может поступить против совести даже в таком серьезном деле, как это. Но мы— я, Михась и Лефер— как мы можем молчать? Мы же не верим в то, что он предатель. Так почему же мы не сказали об этом старшему лейтенанту? Но мы молчим, боимся встретить его укоряющий взгляд.

—Никак не думал, что вы окажетесь такими,— произнес Севалин. Он понимал, что сейчас он должен сдать вахту и уйти вместе со старшим лейтенантом и его сопровождающими моряками.

—Оружие оставьте на посту,— распорядился старший лейтенант.

—Что же это за полоса невезений. Недаром говорят: одна беда не ходит рядом; пришла беда — отворяй ворота,— говорил вполголоса скорее самому себе Валерий, собирая нехитрые свои пожитки.

Провожая старшего лейтенанта, я спросил его:

—Могу я доложить своему командованию о случившемся?

—Это ваша прямая обязанность. Но пока вы сообщите, ваше командование обо всем уже будет знать.

По телефону я связался с командиром взвода и просил у него разрешения прибыть в штаб дивизиона для доклада о происшествии на посту. Разрешение было получено, и я, немедля, отправился в Севастополь. Как ни странно, в радиовзводе уже знали о случившемся. Веденеев, тот прямо сказал:

—Так что, гадом оказался курсант? Не зря, значит, его турнули из училища.

—Ладно, Олег, где сейчас командир взвода?— я не хотел распространяться на этот счет, а тем более давать какое-либо толкование страшным событиям. Личное убеждение— убеждением, а что окажется в действительности, пока никто сказать с уверенностью не может.

Командир взвода не заставил себя ждать. Он вызвал меня к себе, уточнил подробности происшествия и задумался. Видно, и у Литвина было много забот. Продольные морщины на щеках углубились. Кадык и тот, кажется, стал острее.

—Помполит предупредил, что если появитесь, сразу к нему.

К нему, так к нему. Этого следовало ожидать. Теперь придется давать объяснения не одному помполиту. К моему крайнему удивлению, Павел Петрович встретил меня очень радушно. Встал из-за стола, опрятный, подтянутый, и, приглашая сесть, сказал:

—Я не зря в свое время сравнил ваш пост с гоголевским хутором близ Диканьки. Дела у вас, прямо скажем, чудные. Как вел себя Севалин?

—Ведь я его, товарищ политрук, плохо знаю. Даже причина его исключения из училища...

—Мальчишеская драка,— перебил меня Павел Петрович.— И куда бы еще ни шло, если бы подрались между собою. А то со студентами. Да так, что одного пришлось отправить в больницу. Обыкновенная мальчишеская драка. Из-за какой-то девчонки, тоже, кстати сказать, студентки. Солидарность друзей, видите ли.

Павел Петрович помолчал, побарабанил пальцами по столу, встал и начал ходить по кабинету. Потом остановился и спросил меня: