У аборигенов Океании - Януш Вольневич
В ДЕЛЬТЕ КИКОРИ
Монотонная мелодия звучала всё громче, и тусклые зрачки Огуме засветились юношеским блеском. В изумлении наблюдал я, как этот дряхлый человек преображался прямо на глазах. Старик распрямлял свое покрытое морщинами тело и, слегка покачивая головой, бормотал непонятные мне слова песни. Причудливо светилась в свете факела жидкая борода Огуме. Он строил при этом гримасы, время от время обнажая разрушенные бетелем[16] зубы, о самом существовании которых было трудно подозревать, глядя на его впалые щеки.
Собравшиеся вокруг нас гоарибари давно уже забыли о присутствовавших белых людях и затянули старую, как сама Новая Гвинея, песню, предшествующую четвертованию «длинной свиньи», то есть тела убитого врага. Медленно вращались катушки магнитофона, регистрируя паше первое пребывание в новогвинейской деревне.
Мы уселись со Стахом прямо на земле и, подталкивая друг друга локтями, боялись нечаянно брошенным словом нарушить настроение этого удивительного вечера в новогвинейской деревушке Омаумере, затерянной в солончаковых болотах, образующих дельту реки Кикори.
Весь вчерашний день мы были близки к отчаянию. Правда, сейчас же после прибытия нас приветствовал, как подобает, местный лулуаи — деревенский староста. Целые стайки детей не отступали от нас ни на шаг, но женщины прятались в глубине своих жилищ, и повсюду, куда бы мы ни направляли объектив, замирала нормальная жизнь. В лучшем случае мужчины становились навытяжку, нагоняя этим на нас глухую тоску. День близился к вечеру, а мы все еще оставались непрошеными гостями.
Помог, как это обычно бывает, случай. Чтобы проверить батарейки в магнитофоне, — поскольку в этих краях необычная влажность, — я записал беседу двух юношей, отлеживавшихся в тени соседней хижины. Контрольное воспроизведение записи возымело ошеломляющий и… благословенный для нас эффект. Вся деревня сбежалась послушать. Я должен был повторить передачу более десяти раз. Магнитофон в Омаумере произвел небывалый фурор.
Наш австралийский чичероне, Гэс, сразу же использовал это обстоятельство, обратившись к собравшимся с длинной речью на языке моту, из которой следовало, что один белый маста[17] с ящиком «забрать голос и быстро-быстро отдать голос» и второй маста, делающий снимки «изображение прийти, изображение уйти», много слышали о чудесной деревне Омаумере и специально проделали длинный-длинный путь, чтобы познакомиться с людьми гоарибари, с их деревней, с их резьбой, чтобы послушать их песни, а затем захватить все это с собой в большую деревню, где племя белых людей жаждет познакомиться с людьми из Омаумере.
Эта речь, переведенная на местный язык молодым, шустрым парнишкой, произвела хорошее впечатление. Лулуаи, тултул (административная должность) и старейшины деревни стали совещаться, а все остальные ожидали их решения.
Взволнованный, я шепотом спросил Гэса:
— Думаешь, получится из этого что-нибудь?
— Наверняка вам станет теперь легче, но придется несколько подождать… Здесь всё требует времени, это вам не Европа.
Степенные мужи судили и рядили добрых три четверти часа. Наблюдая за ними издали, мы обратили внимание и на живой обмен мнениями и на долгие минуты раздумий. Наконец лулуаи подошел к нам и, словно искушенный дипломат, заявил, что он и гоарибари из его деревни чувствуют себя польщенными знакомством с людьми из племени белых маста. По этому поводу сегодня вечером состоится выступление хора и будет дан торжественный прием. Белый маста, который хочет «делать снимки», вправе вдоволь фотографировать завтра всех, в том числе и женщин. Единственное желание жителей деревни состоит в том, чтобы ящик «быстро-быстро отдавать голос», принадлежащий другому маста, действительно отдавал этот голос после каждого выступления.
Это условие мы сразу же приняли.
И вот в темноте влажного вечера, озаряемой дымящимися факелами, мы слушали песни, которые некогда распевали перед тем как испечь «длинную свинью».
Огуме сидел выпрямившись, словно палку проглотил. Старик ритмически покачивал корпусом в такт все более оживлявшейся мелодии и подымал стиснутый кулак, будто держал в нем копье. Он, вне сомнения, вспоминал годы своей молодости. Как завороженный, глядел я на его посеревшую, покрытую рубцами кожу, на большое отверстие в носовой перегородке, на растянутое чуть ли не до плеча ухо с исковерканной раковиной.
Умолкла песня, лулуаи взглянул на меня и одновременно тултул придвинул миску с саго, перемешанным с кусками краба или рыбы. Я перекрутил катушку, и магический «ящик белого человека» начал повторять ритуальную песню гоарибари. Новогвинейцы выслушали передачу с вниманием артистов, проверяющих произведение, которое им предстоит исполнить, а дети, подталкивая друг дружку, вскрикивали вне себя от восторга.
Пошептавшись некоторое время, старики сообщили, что будут продолжать петь. Я включил магнитофон, протянул руку к миске и осторожно взял банан.
До поздней ночи пели жители Омаумере. Звуки песен проносились над черной, как деготь, бездной реки, замирая в густых мангровых зарослях, где отдавались эхом, которое отражалось от плетеных циновок, покрывавших хижины островитян.
Черепа
На следующий день деревня с виду нисколько не изменилась. Однако куда-то исчезли кофточки, прикрывавшие по указаниям миссионеров женскую грудь, а вместо них на молодых девушках появились украшения из свиных клыков; браслеты, сплетенные из луба, и ожерелья из мелких ракушек. Люди улыбались Стаху и мне, не прерывая своих обычных занятий. Пусть племя белых маста узнает, как живут и трудятся гоарибари!
Плетением красивых циновок и корзинок, как и сбором саго, занимались главным образом женщины. Мужчины же были поглощены выдалбливанием лодок и приведением в порядок оружия — копий, луков и стрел. Всё это было ново и интересно для нас.
С невольной улыбкой думал я об европейских музеях, где примитивные лодки-однодеревки считают ценными экспонатами, тогда как здесь… их изготовляют повседневно. Нужно было видеть, с каким умением местные гребцы стоя вели свои утлые, продолговатые лодки, с какой ловкостью орудовали тяжелыми веслами и как много времени уделяли тому, чтобы их разукрасить.
Мы же бродили по этому маленькому замкнутому мирку, фиксируя на магнитофонную ленту и кинопленку диковинную страну. За несколько дней мы успели приобрести здесь преданных друзей.
Старик Огуме с явным удовольствием раскуривал мои сигареты. Мы садились порой на примитивной, приподнятой над землей бамбуковой веранде его хижины и беседовали, разумеется, жестами. Старик закатывал глаза и рассказывал о чем-то, чего я, конечно, не мог понять, однако внимательно следил за его речью, словно выслушивал отрывки из рыцарского эпоса времен крестовых походов. А ведь еще совсем недавно крестоносцы, очутись они в этих краях, показались бы здесь представителями мира отдаленного будущего, глашатаями времен, которые открыли перед нами космонавты.
Однажды Огуме, видно, решил доставить мне особое удовольствие. К тому времени мы уже совсем подружились. Когда я навестил его в обычный предвечерний
