Зегидур Слиман - Повседневная жизнь паломников в Мекке
Это — последнее совместное странствие людей, последняя религиозная эпопея столетия, эпопея человечества, около пятнадцати веков[2] вызревавшая в «жаркой тени ислама», как писала Изабель Эберхардт.[3]
Арабская литература долгое время черпала вдохновение в жанре Рыхли — рассказе о паломничестве в Мекку и к святым местам, указанным в Коране. Рихля принадлежит преимущественно к магрибской традиции и исходит из желания паломников поведать о собственных впечатлениях о Святой земле.[4] Духовный опыт и назидательные истории сплетались с беспорядочными свидетельствами и беспощадными обвинениями. Как правило, в них умаляется человек и возвышается Мекка.
Андалусец Ибн Джубайр и его соперник Ибн Баттута[5] оставили рассказы подобного рода, в них отражена двойственная природа Мекки, странное сочетание базарной площади и Святой земли, обители Аллаха и собрания людей.
«.. Это страна ислама, которая больше всего заслуживает очищения саблей и омовения грязью (…), страна Хиджаза, население которой пренебрегает честью ислама и посягает на имущество и жизнь паломников, — неистовствует Ибн Джубайр. — Они обращаются с паломниками так, как не обходятся с иноверцами-зиммиями. Они лишают их большей части припасов, которые присваивают себе, грабят их дочиста…»
«Население Мекки отличается благородством и необычайной щедростью по отношению к неимущим и слабым, совершенством натуры и, наконец, гостеприимством, с которым они принимают иноземцев», — восхваляет жителей Мекки Ибн Баттута.
Впрочем, для меня противоречивое представление о сердце ислама, которое порождают эти литературные пассажи, лишь добавляет ему привлекательности.
Как во всякой уважающей себя мусульманской семье, в доме, где я вырос, имелся ковер с изображением родного города пророка Мухаммеда.[6] Первое окно, распахнутое в мир, первое приглашение к путешествию…
Я откликнулся на призыв Востока, на призыв Корана, совершив малое паломничество (умра) в 1987 году. Я окунулся в терпкую атмосферу матери городов, я проникся ее непостижимым очарованием. Достигнув своей цели, я дни и ночи напролет бродил по бетонному лабиринту святого города, чтобы уловить пульсацию его повседневной жизни. Я находил покой в скромных, лишенных украшений мечетях, подкреплял силы в непритязательных закусочных; мое сердце раскрывалось навстречу призывам муэдзина, навстречу смутному гулу храма Каабы и Заповедной мечети. Затем я собрался в Медину, к могиле пророка.[7]
В 1988 году я вернулся в Мекку, чтобы закончить большое паломничество (хадж).[8] Я влился в течение уммы, вернувшись, таким образом, к истокам истории мусульманского мира, к его рассвету, к хиджре. Я шагал, бежал, молился. Я был охвачен величием ислама, тронут маленькими горестями людей, порой преисполнен негодования. Я наконец обрел Мекку рихли.
Париж, март, 1989 г.Часть первая
В МЕККУ
Глава 1
Мекка ислама
И где бы ты ни оказался, обращай лицо в сторону Заповедной мечети…
Коран, 2:144/1499[9]Повседневная жизнь в Мекке. Вот подходящая формулировка для того, чтобы вызвать подозрения у религиозного ханжи. Как не оскорбить благочестия большинства паломников, поднимающихся к безмятежной духовности из пучины мирского. «Безграничная чистая совесть ислама», по выражению современного французского писателя Н. Содрея, в котором Кааба — куб, находящийся внутри Запретной мечети, являет собой альфу и омегу времени и пространства. А «повседневность», эта магма банальных и уже забытых обстоятельств путешествия, пляска иллюзий, этот хаос поступков и намерений, преступлений и слов, — всего лишь театр теней. Теней святости, теней обыденности. Что до колыбели Мухаммеда — то это святой город, безраздельно посвятивший себя воспеванию Бога. Хочется задержаться в его земной ипостаси, ощущать изо дня в день его движения, настроения, наблюдать за его жизнью, поднятой из мрака идолопоклонничества, знающей лишь формы вещей и событий, существующей лишь в настоящем времени. Но осуждающий мирское — сам попадает в его сети.
Между тем проницательные власти Саудовской Аравии, несмотря на все свои противоречивые заявления, не ошибались насчет Мекки. Признавая за родиной пророка особый статус, они разрешают въезд в него исключительно с целью совершения паломничества. Чтобы получить это заветное разрешение, нужно приложить немало усилий, ведь визу так просто не достать, а в святых местах можно находиться самое большее две недели. Мекка, Медина и, конечно, Джидда — нечто вроде перевалочного пункта. Даже журналистам, этим опасным хроникерам повседневности, жадным до запретных репортажей и фотографий, требуется по меньшей мере одно специальное разрешение. Проводить опросы общественного мнения им запрещено: правоверные не поощряют различные точки зрения на один вопрос, они утоляют жажду из источника единой веры. Запрещены и социологические опросы. Люди находятся в Мекке, чтобы вступать в какие-либо отношения не друг с другом, а с Создателем. И здесь нечего исследовать или открывать. Здесь следует молить Бога, взывать к Его милости. Явиться в Мекку в качестве простого туриста или наблюдателя — величайший грех.
Мекка. Жизнь в розовом или, скорее, в зеленом цвете, с которым сегодня устойчиво ассоциируется ислам. Разумеется, в воздухе витают ароматы цветов райских лужаек, которыми правоверные надеются насладиться в загробной жизни. Мекка. Небеса обетованные, где надо всем возвышаются Заповедная мечеть — обитель Господа, Владыки миров, — и королевский дворец, резиденция «хранителя» святых мест, короля Саудовской Аравии. На этих улочках, называемых по-арабски аль-ахья (места для жизни), беседуют истощенные богомольцы и толстые торговцы, бдительные стражи порядка и увлеченные теологи, мужчины в тюрбанах и закутанные в покрывала женщины. Все пульсирует, все полно свидетельств, и даже камни здесь вопиют. Среди нищих пригородов то и дело попадаются на глаза островки бетонной роскоши. Куча денег на кучку земли. Мекка — это слух Господа и уши стен. Неумеренная роскошь и страшная нищета, толпа искателей веры и толпы алчущих хлеба. Трепет перед Вечностью и страх перед полицией. Суровая мораль и безжалостное солнце обжигают ум и тело. Благословение, исходящее свыше, ислам, спрягаемый во всех формах, избыток жалящего солнца и нефти делают сегодня Мекку детищем Неба и Земли.
