Юлия Власова - Упавшие как-то раз
— Что еще за козырь? — буркнула я, увидав его ухмыляющуюся физиономию.
— В моем секретере лежит специальная книга. Своеобразный справочник, если так выразиться, — заговорщически начал он. — Стоит какому-нибудь незадачливому летчику сверзиться с небес на просторы Мериламии — я беру это на заметку. Подбегу к нему, выспрошу, что да как. Имя, национальность, время… хм-хм… падения на землю обетованную. Чиркну карандашиком в журнале — и дело в шляпе. Они, то есть гости наши небесные, что-то уж быстро всё забывают — кто они, откуда явились. Вот и почитай, что от прежней их жизни только имена и остаются. Я это всё к чему веду: если позовет, поманит их сладкий сон старого житья-бытья, (а ведь непременно поманит), тут как тут Арчи Стайл — память освежит, красок добавит, к цели, так сказать, направит. Не бесплатно, конечно. За определенную мзду.
— Ну и подлец же ты! — возмутилась я. — Грешно наживаться на чувствах людей!
— Может, и грешно, может, и постыдно, — отпарировал он. — Но никто ведь не утверждал, что я кристально честный. Каждый изобретает свой способ. Один так, другой эдак исхитряется. Главное по миру не пойти.
— На родине у меня всё совсем по-другому, — поостыв, заметила я. Хотя так уж ли по-другому?.. Мы шлепали по лужам мостовой, ливень усердствовал и прекращаться, похоже, не собирался, ноги мои промокли насквозь. И куда важнее для меня было очутиться сейчас возле камина, отогреться да выпить горячего чаю. Прочие мысли отодвинулись на задний план.
Глава 3. За чаем у Эсфири
В стылый предутренний час меня разбудил громкий скрип рессор, вслед за чем послышалась грубая перебранка извозчиков и женские крики. Я перевернулась на другой бок, и тут вдруг как током ударило: постель не моя, комната — тоже! Пуаро сладко посапывал на коврике рядом с кроватью, что несколько меня обнадежило. Однако на правду глаза не закроешь: мы не дома, домой нам путь заказан. У меня в голове, суетясь и опережая друг дружку в какой-то хаотической гонке, забурлили воспоминания. Крушение, безысходность и долгие блуждания, повозка, лошадиный храп, приторно-учтивый субъект в черном цилиндре… Арчи Стайл, кажется. Потом — столпотворение, незнакомые улицы, неровная брусчатка под ногами. И Эсфирь. Облик ее крепко, точно выгравированный, запечатлелся в моем мозгу. А сама-то я кто? Резко сев в кровати, я стала судорожно соображать. Нависавший надо мною темно-зеленый балдахин, изысканные шторы, тюль, коричневый и местами поцарапанный столик с резными ножками. Духота да неизменный запах бергамота… Кто же я такая? Виски сдавила невыносимая боль, и мне вдруг захотелось бежать отсюда за тридевять земель, вырваться на простор, разбить незримые оковы, которые, я чувствовала, делаются с каждой минутой всё прочнее и прочнее. Верните меня назад!
— Что с тобой? — хриплым шепотом спросил Пуаро. — Мигрень замучила? У меня тоже после вчерашнего дождя за ухом побаливает.
В тот момент я, кажется, разразилась слезами, потому что пес разом вскочил на все свои четыре мохнатые лапы и резво просеменил к полуприкрытой двери. Мгновение спустя передо мной со стетоскопом и аптечкой стоял Арчи.
— Чего истерику закатили? — бесцеремонно поинтересовался он. — В такую-то рань!
— Кто я? Как меня зовут? Начисто из памяти стерлось! — выкрикнула я ему в лицо. — Твоих рук дело, да?!
— А-а-а, — с ухмылкой протянул он. — Я же предупреждал, говорил же, вы, пришельцы, в Мериламии единым духом заболеваете амнезией. Так что готовься к худшему. И нечего, чуть что, нюни распускать. Зовут тебя Жюли Лакруа, родина твоя — Франция, город Париж, улицу и дом, извини, не скажу.
— Улица Перголеди, дом двадцать восемь «А», — скороговоркой выпалил Пуаро.
— Пес умница, ничего не забыл, — похвалил Арчи. — Полагайся на него. Что запамятуешь — сразу спрашивай. А пока полежи, отдохни — глядишь, в уме и прояснится.
Поставив на тумбочку пузырек с какими-то невразумительными письменами на этикетке (наверное, успокоительное), он бесшумно улетучился из комнаты.
Я в изнеможении опустилась на подушки. Сна ни в одном глазу, спор на улице поутих. Где-то прокукарекал петух; шумно хлопая крыльями, вспорхнули с крыши голуби.
«Меня зовут Жюли Лакруа, остальное неважно», — подумала я, устало прикрыв веки. И снова перед моим мысленным взором замаячил образ Эсфири. Если она из Израиля, то почему носит индийское сари? Красное сари с желтыми лентами… Почему не укладывает волосы в прическу?.. Постепенно конечности мои налились тяжестью, и мною завладел терпкий, неспокойный сон.
Следующие несколько недель я усердно изучала язык страны Западных ветров, знакомилась с традициями и, не без помощи моего покровителя, штудировала пропахший пылью «Свод законов». Мы с Арчи и Пуаро исколесили город вдоль и поперек, побывали в опере и вдоволь насладились местными блюдами, которые щедро и за весьма умеренную плату предоставлял ресторан «Шеннар». Во время продолжительных экскурсий я успела убедиться, что Вечнозеленым город назван неспроста. Сосны и ели тут встречались буквально на каждом шагу; что ни дом — то рослый ряд туй или кипарисов. Что ни переулок — то непременно высоченная пихта или могучий кедр. Но не только садоводы — архитекторы тоже показали, что не лыком шиты. Отстроили город на славу: приземистые жилые домики впечатляли обилием барельефов и колонн, высокие дворцы — сложностью конструкций и гармоничностью линий. Извилистые улочки, таинственные подвесные фонари — городок словно сошел с холста эпохи Ренессанса. Я была очарована, что, конечно, не укрылось от Арчи и подвигло его на новые «свершения». Он сделался даже красноречивее, чем прежде, и обходительности ему было не занимать. Отсутствие электричества он умело восполнил пылающим камином да уютно подрагивающими огоньками канделябров, а проблему с водой решил, посовещавшись с братьями-близнецами, вхожими в салон Эсфири и завоевавшими сердца великосветских дам не столько своими манерами, сколько полезными в хозяйстве изобретениями. По вечерам мы с Арчи устраивались на диванчике у камина, закутывали ноги в плед — и наступало время сказок, потому что рассказы «мистера Стайла», как я называла его в моменты особого расположения духа, были для меня сродни волшебным преданиям.
«Праздников в стране Западных ветров, — умиротворенно повествовал он, — ровно столько, сколько месяцев в году. Первое число каждого месяца — непременно какое-нибудь торжество. Возьмем, к примеру, чароний (по-вашему, ноябрь). Первого чарония король Юлий вместе со своей свитой чинно выезжает из дворца, чтобы лично внести лепту в развитие местной науки. Он посещает институты — их в городе всего три. Не обходит стороной и биохимическую лабораторию, что за городской чертой. А вечером во дворце не смолкает музыка, кружатся в вальсе директора институтов, пьют за здоровье и процветание заведующие кафедр. На пиршество Юлий обычно созывает всех, кто хоть сколько-нибудь связан с наукой или только готовится ступить на сей тернистый путь. Так отмечаем мы день Светлого ума. Или вот возьмем, например, вернилий (на твоем языке значит май). Первый день вернилия — праздник Ветра. Не знаю, как у вас во Франции, а у нас ветер — не безликое явление. Воздух, конечно, перетекает туда-сюда, этого никто не отменял. Но, хочешь — верь, хочешь — не верь, летают в вышине да таятся под покровом лесных крон дивные, незримые создания. Тучи пригоняют они, зонты из рук вырывают тоже они. А пару раз мне даже привелось слышать их неистовый хохот. В день Ветра горожане вместе с королем и его подданными дружно выходят в поля и запускают воздушных змеев. А потом, как издавна повелось, прямо на поле, под огромным шатром, дается бал. И тут уж все, кому не лень, — и простолюдины, и высшее сословье — пускаются в пляс».
