Тур Хейердал - Экспедиция “Тигрис”
Совершенство конструкции и красота линий поразительны; каждое жилище напоминает маленький храм с роскошным золотисто-серым куполом на фоне вечно голубого небосвода пустынь. И в таком же голубом водном зеркале купается их опрокинутое отражение...
Это — подлинная шумерская архитектура. В таких домах обитал трудолюбивый народ, даровавший нашим предкам искусство письма. В городах стены выкладывали из долговечного кирпича, но в болотном краю строили камышовые жилища. Мы видим их реалистичные изображения пятитысячелетней давности на камне и на шумерских печатях; и так же точно контуры современных лодок повторяют обводы маленьких жертвенных моделей из серебра или из камыша с асфальтовой обмазкой, которые находят в шумерских храмах археологи. Обе конструкции доказали, что они как нельзя лучше приспособлены к здешней среде и к местным нуждам.
Когда мы выпрыгнули из лодки на сушу, она закачалась у нас под ногами, словно гамак. От неожиданности мой спутник, чтобы не упасть, схватил меня за руку. Несколько шагов к туннелеподобному дому — и опора под ногами стала толще и надежнее. В знак приветствия мужчина средних лет пожал мне руку двумя руками, потом поднес ладонь к сердцу:
— Салям алейкум! (Мир с вами!)
Я возвратился к друзьям... Пять лет назад я познакомился здесь со старым арабом, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Сейчас меня встретил его сын.
— Друг, как поживаешь? Как твоя семья?
— Слава богу. А ты? Твои дети? Твой отец?
— Отец жив, слава богу. Только он теперь в больнице в Басре. Ему ведь больше ста лет.
Я огорчился. В каком-то смысле я именно из-за этого старца вернулся в болотный край. В прохладной тени камышового туннеля показался другой старик с длинной седой бородой, и мы, как того требует арабский обычай, дружно продолжали осведомляться о здоровье всех родичей, воздавая хвалу Аллаху за его великодушие к нашим домочадцам. Сбросив обувь, мы опустились на чистые ковры и погрузились, опять же по обычаю, в учтивое молчание. Хозяева сидели поджав ноги, прикрытые полами широких халатов; гостям подложили цветастые подушки, чтобы можно было удобно прислониться к мягкой камышовой стене.
Я с удовольствием обозревал знакомое просторное помещение; дом для гостей принадлежал тому самому столетнему арабу, которого увезли в больницу. Потолок высокий — шестом не достать. Плотная обшивка из плетеных циновок покоилась на изогнутых дугой параллельных ребрах — семи камышовых бунтах толще человеческого туловища. Мне вспомнилась библейская притча про Иону во чреве кита; только в этом случае в оба конца открывались широкие пасти с двойным видом на чистейшее лазурное небо, голубую воду, зеленый камыш и несколько бахромчатых финиковых пальм.
Финиковые пальмы — редкость в краю маданов. Большинство селений стоит на искусственных островах из вековых наслоений гниющего камыша и буйволового навоза. Острова, как правило, плавучие, на грунт ложатся только в засушливый сезон. Ежегодно сверху настилают свежий камыш взамен истлевших нижних слоев. Чтобы медленно текущие струи не размывали кромку, ее защищают сплошным забором из воткнутых в илистое дно стеблей камыша. Острова с домами то поднимаются, то опускаются вместе с водой, а разделяющие их протоки позволяют осуществлять сообщение внутри поселка на узких лодках — совсем как в Венеции.
Пройдя пешком три-четыре шага, болотный араб, как правило, должен садиться в лодку. Некоторые острова настолько малы, что вместе с жилым строением или с хлевом для буйволов напоминают плавучий дом или Ноев ковчег, окаймленный узенькой пешеходной дорожкой. Обитающие на озерах в сердце болотного края семьи маданов вместе со своими утками, курами, буйволами и лодками качаются вверх-вниз на пружинистых камышовых коврах, и по утрам, когда открываются плетеные калитки сводчатых камышовых хлевов, буйволы погружаются в воду и плывут, разгоняя уток, к своим пастбищам.
Наш хозяин, закутанный в халат, помешал угли маленького костра на глиняном пятачке посреди пола. Из изящного чайника по маленьким стаканам в серебряных подстаканниках разлили чай, и наших ноздрей коснулся ароматный пар. Один за другим тихо входили арабы в длинных одеяниях, оставляющих открытыми только румяные лица, приветствовали нас и рассаживались в тени у камышовых колонн.
— Берди полагается срезать в августе.
Старик нарушил молчание словами, которые мне снова и снова повторяли в краю болотных арабов.
— Почему? — чуть не в сотый раз спросил я, хотя давно уже знал ответ.
Камыш, заготовленный в любом другом месяце, впитывает воду и теряет плавучесть. Только августовский берди долго держится на воде. Кто говорил — год, кто — два, три, даже четыре года. Но почему все-таки именно августовский? А кто его знает, отвечали мне чаще всего, так уж заведено.
— В августе внутри стебля есть что-то такое, что не пускает воду, — продолжал старик. — Вот тогда и полагается заготавливать камыш, потом мы сушим его две-три недели, прежде чем пускать в дело.
Впервые мне сказали об этом на берегу Шатт-эль-Араба, в селении Кармат-Али, расположенном между краем болот и Аравийским заливом. Приехав в Ирак после двух экспериментов с папирусным судном египетского типа, я тогда был поражен зрелищем полудюжины огромных камышовых плотов, причаленных к берегу и напоминающих плавучие пирсы. Один из них я измерил: тридцать четыре метра в длину, пять в ширину и три в толщину. Его осадка составляла около метра. Болотный араб по имени Матуг, обитавший в тростниковом шалаше на этом плоту, угостил меня чаем. Глиняный пятачок очага предохранял плот от загорания; стебли сухого камыша служили топливом. На мой вопрос, давно ли он живет на плоту, Матуг ответил, что поселился на этом гаре всего два месяца назад. Один месяц ушел на то, чтобы сплавить его сюда из Сбэба в болотном краю. И на сколько же возросла осадка за все это время? Нисколько не возросла. Матуг заготовил камыш в августе. Сюда он приплыл, чтобы продать свой гаре маленькой фабрике, которая прессует из камыша изолирующие плиты для современных домов.
Два месяца! Наша папирусная «Ра» уже через месяц пропиталась водой настолько, что палуба оказалась вровень с морем и волны захлестывали лежащий на ней груз. Матуг добавил, что в прошлом году он девять месяцев просидел на гаре, пока фабрика смогла принять его товар.
Мысль о непотопляемых гаре не давала мне покоя. Папирус для «Ра I» и «Ра II» срезали в декабре — с таким расчетом, чтобы ладьи были готовы к отплытию весной. Почему же опытные лодочные мастера из племени будума на озере Чад не сказали мне, что мы неправильно выбрали время для заготовки строительного материала? И почему эфиопские монахи, которые заготавливали для меня папирус на озере Тана, уверяли, что месяц не играет никакой роли? Очень просто: африканские лодки на Чаде и Тане просто не успевали намокнуть, они находились в воде от силы день-другой, после чего их вытаскивали на берег, тогда как иракские маданы всю жизнь проводили на островах из камыша.
