Джером Джером - Трое в лодке, не считая собаки
Затем он поднимет картину и уронит ее. Картина вывалится из рамы, дядюшка попытается спасти стекло, изрежется и будет скакать по комнате в поисках носового платка. Платка ему не найти; платок лежит в кармане пиджака, который дядюшка Поджер снял, а куда подевался пиджак, ему неизвестно. И всему дому придется бросить поиски инструментов и пуститься на поиски пиджака, в то время как дядюшка будет плясать вокруг и мешать всем и каждому.
— И что? В целом доме никто не знает, куда подевался пиджак? В жизни не видел такого сборища лопухов, честное слово. Вас тут шестеро, и никто не может найти пиджак! Пять минут не прошло, как я его снял! Самое…
Тут дядюшка вскочит со стула и обнаружит, что собственно на пиджаке он сидел.
— Ла-адно, хватит! — завопит он. — Я и сам нашел. Чем ждать от вас, от людей, что вы его найдете, с таким же успехом можно попросить кошку.
Затем, когда на перевязку пальца будет потрачено тридцать минут, когда принесут другое стекло, инструменты, стремянку, табуретку и свечку, он сделает еще один ход (все семейство, включая горничную и поденщицу, готовится к помощи и строится полукругом). Двоим придется держать ему табурет, третий поможет ему туда залезть и будет его там держать, четвертый будет протягивать ему гвоздь, пятый будет давать ему молоток, сам же он схватит гвоздь и уронит его.
— Ну вот! — скажет он оскорбленно. — Теперь пропал гвоздь.
И нам всем придется пасть ниц и ползать, чтобы найти гвоздь, пока дядюшка будет стоять на стуле, ворчать и осведомляться, не собираются ли его продержать в таком положении целый вечер.
В конце концов гвоздь найдется, только к тому времени потеряется молоток.
— Где молоток? Куда я подевал молоток? Великие небеса! Вас тут семеро, зеваете по сторонам, и никто не знает, куда я подевал молоток!
Мы найдем ему молоток. Затем он потеряет отметку, сделанную на стене в том месте, куда нужно забивать гвоздь. И каждый из нас должен будет забраться к нему на стул и попытаться ее разыскать. И каждый из нас разыщет ее в новом месте. И он обзовет нас всех, одного за другим, дураками и сгонит со стула. И он возьмет линейку и будет измерять все заново. И у него получится, что нужно будет поделить на два тридцать один и три восьмых дюйма, он попробует посчитать это в уме и свихнется.
И мы все попробуем посчитать это в уме, и у каждого получится разный ответ, и мы начнем друг над другом глумиться, и в общей склоке делимое будет забыто, и дядюшке Поджеру придется мерить все заново.
На этот раз он возьмет для этого кусок шнура. В решающий миг, когда старый дурак наклонится под углом в сорок пять градусов (пытаясь дотянуться до точки, которая на три дюйма дальше, чем он может достать), шнур соскользнет, и дядюшка рухнет на пианино (при этом внезапность, с которой его туловище и голова разом ударяют по каждой ноте, создает необыкновенный музыкальный эффект).
И тетушка Мария сообщит, что не позволит детям стоять тут вокруг и выслушивать такой слог.
Наконец дядюшка Поджер снова отметит нужное место, левой рукой нацелит гвоздь, в правую возьмет молоток. С первым ударом он разобьет себе палец и с воплем выронит инструмент — кому-нибудь на ногу.
И тетушка Мария кротко заметит, что когда в следующий раз дядюшка Поджер соберется забить в стену гвоздь, то, она надеется, он предупредит ее об этом заблаговременно (так, чтобы она смогла приготовить к отъезду необходимое и провести недельку у матушки, пока забивается гвоздь).
— А! Вы, женщины, вечно поднимаете этакий шум по всякому пустяку, — ответит дядюшка Поджер, вставая. — А мне вот такая работа нравится.
Затем он предпримет другую попытку, и гвоздь, со вторым же ударом, уйдет в штукатурку, с ним впридачу полмолотка, а дядюшку Поджера швырнет в стену с такой силой, что он расквасит нос почти в лепешку.
И нам снова нужно искать линейку и шнур. Делается новая дырка. Ближе к полуночи картина висит на стене (очень криво и ненадежно); стена же на несколько ярдов вокруг выглядит так, будто ее ровняли граблями. Каждый из нас смертельно измотан и валится с ног — каждый из нас, кроме дядюшки.
— Ну вот! — скажет он, тяжело спрыгивая с табурета на мозоли поденщицы и с явной гордостью обозревая произведенный разгром. — Что ж… А ведь кто-нибудь позвал бы рабочего, для такого-то пустяка!
Гаррис, когда постареет, станет таким же. Я это знаю, и я ему об этом сообщал. Я сказал, что не могу позволить ему взваливать на себя так много работы. Я возразил:
— Нет! Ты раздобудь карандаш, бумагу и прейскурант. Джордж пусть записывает, а делать все буду я.
От первого списка, который был нами составлен, пришлось отказаться. Было ясно, что верховья Темзы недостаточно судоходны, чтобы вместить судно, которое бы справилось с грузом необходимых, как мы решили, вещей. Мы разорвали список и переглянулись!
Джордж сказал:
— Так совсем ничего не выйдет. Нужно думать не о том что бы нам пригодилось, а о том без чего нам не обойтись.
Временами Джордж решительно благоразумен. Просто на удивление. Я бы назвал такое «подлинной мудростью» (не только в отношении данного случая, но и говоря о нашем странствии по реке жизни вообще). Как много людей, в этом странствии, грузят и грузят лодчонку, пока наконец не утопят ее изобилием глупостей, которые, как эти люди уверены, для удовольствия и удобства в дороге — суть самое главное… И на деле которые — бесполезный хлам.
Как они пичкают, по самую мачту, свое маленькое несчастное судно! Драгоценной одеждой, большими домами, бесполезными слугами, толпой шикарных друзей (которые за вас не дадут и двух пенсов, а сами вы за таких не дадите полутора), дорогими увеселениями (которые никого не увеселяют), формальностями и манерами, претензиями и рисовкой, и — самый тяжелый безумный хлам! — страхом того, что подумает мой сосед. Роскошью, которая лишь пресыщает; удовольствиями, которые только набивают оскомину; фасоном, от которого (как от того железного обруча старых времен, что надевали на преступную голову) пойдет кровь и потеряешь сознание!
Все это хлам, старина — все это хлам! Выкидывай за борт. Из-за него так трудно грести, что ты валишься на веслах в обморок. Из-за него рулить так тяжело и опасно, что тебе ни на миг не освободиться от заботы и беспокойства, ни на миг не передохнуть в мечтательной праздности… Нет времени поглазеть на легкую рябь, которая скользит по отмелям; на блестящих зайчиков, которые прыгают по воде; на могучие дерева вдоль берега, зрящие в собственное отражение; на леса, все зеленые и золотые; на белые и желтые лилии, на хмурую волну камышей, или осоку, или ятрышник, или голубенькие незабудки.
