Михаил Черемных - Возвращение в Сары-Черек
В те первые месяцы нашего пребывания в Арките я приходил на работу в контору и добросовестно сидел целыми днями за столом, изучал литературу, гербарий, оставленный предшественниками, то ли Ю.С. Лыновым, то ли ещё Х.У Борлаковым, а точнее это были совершенно бесполезные остатки растений с перепутанными этикетками и ободранными цветами. Как-то, подняв голову, я увидел перед собой улыбающегося молодого человека, невысокого, плотного, с короткой черной бородкой и дружественно протянутую его ладонь. Через несколько минут, мы уже обсуждали, как подняться на видневшиеся в окно отвесные скалы, где, как он узнал, должно быть мумиё. Это был Игорь Додосян, ведавший в Сары-Челеке телевизионными делами. С этого времени он занял в нашей аркитской жизни особое место, внося в неё сумбур и веселье. Мы не карабкались с ним на упомянутые скалы, зато много раз встречались за праздничным застольем. Игорь объединил на этой основе почти всех сотрудников, погуляв в одном доме, мы шли в другой, потом в третий, не забывали приглашать и к себе. У него имелись хорошие записи концертов, он обладал великолепным чувством юмора, был блестящим рассказчиком. Впоследствии Игоря выжили из Аркита. Слишком теплое местечко он занимал. На смонтированный и полностью отлаженный им телетранслятор пришел другой человек. Следы Игоря потерялись. Я слышал, что он устроился наладчиком телетранслятора на горе Бозбу. Правда, через несколько лет он приезжал к нам в гости, в Бишкек.
Летом 1981 года рейсовый автобус выгрузил среди Аркита немногочисленных пассажиров. Один из них неторопливо поплелся в сторону конторы. Затем, через некоторое время, его одинокая, немного сгорбленная фигура, освещенная лучами вечернего солнца, стала неуклонно приближаться к моему дому, где я копался в саду. Пока приехавший приближался, я рассмотрел его. Одет он был в темный, немного помятый с дороги костюм, на ногах были надеты коричневые дешевые плетенки, а на непокрытой голове копна растрепанных, кучерявых волос. Он был похож на поэта, приехавшего отдохнуть в Подмосковье.
– Кандидат биологических наук, Павел Викторович Мельников, – представился приехавший. Я назвал свое скромное имя. Мы разговорились. Через некоторое время, опустошив трехлитровую банку молока, наш новый знакомый предложил мне сыграть партию в шахматы. Я проигрывал, а он, после каждого моего неудачного хода, приговаривал:
– Силён, силён, начальник.
Таким образом, наши отношения в первый же вечер стали дружественными. А еще через несколько дней я вел за собой в горы нового научного сотрудника, по крутому склону, в урочище Нижний Бакай-Сай, под полог орехового леса. Кряхтя и обливаясь потом, Павел тащился за мной, отдыхая через каждые три метра, наотрез отказываясь вернуться назад. Ему было очень тяжело. С тех пор наши маршруты с Павлом стали обычным делом. Павлу нужны были знания растений и местности, а мне нужен был напарник. Несколько эпизодов из наших путешествий описаны на страницах этой книги, добавлю только, их было значительно больше. Я видел, какое восхищение вызвали у Павла огромные красные антеридии[5] сарычелекской хары – водоросли, растущей по дну арыков и устилающей местами большие площади с проточной водой, сплошным харовым ковром. Водоросль, между прочим, прекрасно очищает и фильтрует воду арыков, в которых местные жители моют посуду, стираются, чистят зубы и которую просто пьют, зачерпнув кружкой, а арык течет дальше, к другим дворам, где происходит то же самое. Антеридиев на харах было так много, что в глаза бросался, если держать перед собой водоросль, какой-то необычный, красноватый, едва уловимый оттенок. Павел говорил, что они значительно крупнее тех, с которыми ему приходилось работать в прошлом, в одном из московских институтов, и в них было бы легче вставлять электроды. Размеры антеридиев достигали 1 миллиметра. Со временем наши совместные путешествия по заповеднику прекратились. Став начальником, Павел предпочитал оставаться в конторе, заниматься бумажными делами. Вскоре он вернулся в Москву. О том, что заставило его однажды уехать из столицы в Сары-Челек на два-три года, Павел не рассказывал. Он имел возможность вернуться в любой момент, и этим имел огромное преимущество, в частности перед нами, взорвавшими все мосты. Имуществом в Сары-Челеке он не обзавелся, как приехал, так и уехал, налегке.
Были и другие сотрудники – старожилы заповедника, зоологи Гриша Бабак и Анатолий Прусаков, проработавшие здесь уже по нескольку лет. Успешно работала орнитолог Ира Лебяжинская, из Самары, с которой я познакомился в первый день приезда, слоняясь от конторы к гостинице и обратно. Она занимала комнату в гостинице, на втором этаже и, разложив на столах и чемоданах свои книги, не теряя времени, приступила к научной работе. Она приехала в в Сары-Челек на день раньше меня. Самым последним из сотрудников, в 1982 году, в Сары-Челек приехал Анатолий Гвоздев, тоже из Самары, но без участия Иры. Еще студентом пятого курса он побывал здесь, был покорен красотой горных ландшафтов и вернулся через год. Он, конечно, не знал, что здесь бывает убийственная скука зимой. И ни к кому не пойдёшь, с тем в ссоре, этот надоел, у всех свои дела, свои заботы. Гвоздев проработал в заповеднике недолго, всего два года. В снежную зиму 1984 года он смастерил из деревянных брусков санки, прикрепил к ним большой, аккуратно сделанный ящик, сложил туда все свои пожитки и в ночь, наутро ушел пешком из Аркита. Вместе с Гвоздевым из Сары-Челека ушло еще что-то, весьма существенное.
Я явственно ощутил это утром следующего дня, когда, выйдя на улицу, увидел саночные следы, припорошенные свежим снегом. Мне стало необыкновенно тоскливо. С А. Гвоздевым мы почти не сотрудничали в нашем главном профессиональном деле – сборе и определении растений. Он работал сам по себе. Может быть, мы чувствовали друг в друге соперников, не знали, как разделить науку, чтобы наши пути не пересеклись на её бескрайних просторах. Казалось, в отношении ботаники между нами пробежал холодок, несмотря на то, что во всем остальном мы оставались друзьями. Чтобы не казаться эгоистом, добавлю, за месяц до его отъезда, я написал программу и предложил Анатолию совместно заняться научной работой по всем разделам, в том числе по инвентаризации флоры и по картографированию. На что он ответил, что уже твердо решил уехать, что не видит здесь никаких перспектив для роста… Как оказалось, он был прав. Близился развал СССР. В отдаленном горном заповеднике можно и полезно поработать, по молодости, лет пять, не больше. Вернемся в Таш-Кумыр.
Мы вернулись к «сухим степям» только через месяц, к концу августа, спустившись с высокогорий. Уже давно отошла весенняя волна эфемеров, отцвели и побурели многие травы. Нас интересовала верхняя полоса сухих степей, простирание по бородачевым и ячменным сообществам, составляющих ядро саванноидного типа растительности, деревьев, кустарников – таких как роза Эчиссона (Rosa есае), вишня тяныпаньская (Cerasus tinschanica), фисташка настоящая (Pistacia vera), абелия щитковидная (Abelia corymbosa), орех грецкий (Juglans regia), абрикос (Armeniaca vulgaris) и других. Для маршрутов по южным отрогам Бозбу-Тау остановились в селе Караван, в гостинице. С этим большим селом, районным центром, связано немало событий. Караван расположен у границы Киргизии с густо заселенным Узбекистаном, с его пестрыми рынками, многолюдными городами, многокилометровыми селами, переходящими в города и снова в села, и не было им конца, везде люди, люди, люди…, под навесами в чайханах, на дорогах, в полях… С киргизской стороны многолюдности не видно. Караван – скучное село.
Тот, в первый раз увиденный, зимний Караван произвел противоречивое впечатление. Было не по-зимнему тепло. Фонари на улице светились сквозь хлопья обильного снега, который скрывал всю грязь… Нынешний, летний Караван был совсем другой – душный, грязный. От стен и заборов пахло мочой. Воды, ни в гостинице, ни на рынке, ни в колонках на улице – не было. Набирал я ее рано утром, затемно, когда десятки, а может сотни петухов начинали единовременно кричать своё интернациональное «кукареку», сливавшееся в единый, непрерывный петушиный хор, а один из них с надрывистым хрипом кричал совсем рядом…
Караван – село с несколькими сотнями дворов, где только в центре, формируя перекресток, стояли пять-шесть одно-двухэтажных кирпичных или панельных зданий – гостиница, три магазина, администрация, кинотеатр и огромная голова вождя революции, доставшаяся Каравану, надо полагать, не слишком дорого, из-за существенного дефекта – в трехметровой каменной глыбе, на самом видном месте, проявилась другая порода в виде черного пятна на щеке или повыше. Тем не менее, это был монументальный памятник, предназначавшийся, вероятно, для большого города. На перекрестке светились фонари на столбах, освещали площадь перед кинотеатром.
