Жюль Верн - Необыкновенные приключения экспедиции Барсака
Мой обзор невелик: я слегка поворачиваю голову, чтобы этого не заметили сторожа, и мой взгляд скользит между брусьями, окружающими металлическую платформу со всех сторон. Но так как я смотрю с высоты, мои глаза охватывают значительное пространство.
Ландшафт начинает меняться. Через час полета я вдруг вижу пальмы, луга, сады. Это настоящий оазис, не очень большой, его диаметр не превышает ста пятидесяти метров. Он тотчас исчезает. Но едва мы оставили его позади, как на горизонте перед нами появляется другой, потом — третий, и мы проносимся над ними, как ветер.
В каждом оазисе только один домик. Оттуда выходит человек, привлеченный шумом нашего воздушного аппарата. Я не вижу других. Неужели эти островки зелени имеют только по одному обитателю?
Но передо мной встает новая неразрешимая загадка. Начиная от первого оазиса, наша машина летит над линией столбов, так регулярно расположенных, что мне чудится соединяющая их металлическая нить. Не грежу ли я? Телеграф, телефон в пустыне?
Мы миновали третий оазис, четвертый; затем впереди показался еще один, значительно более обширный. Я замечаю деревья, не только пальмы, но и карите, бомбаксы, баобабы, акации. Я вижу чудесно возделанные поля, на которых работают многочисленные негры. На горизонте появляются стены — мы устремляемся к ним.
Вот мы уже над этим неведомым городом. Наша волшебная птица начинает спускаться. Это город средних размеров, но какой странный! Я ясно различаю полукруглые, концентрические улицы, расположенные в строгом порядке. Центральная часть несколько пустынна, в этот час дня там лишь немного негров, которые скрываются в хижины, заслышав жужжание летательных машин. Наоборот, на окраинах нет недостатка в обитателях. Это белые; они на нас смотрят и — прости меня, Боже! — кажется, показывают кулаки. Я себя напрасно спрашиваю: что мы им сделали?
Но несущая меня машина ускоряет спуск. Мы пересекаем узкую реку, потом у меня создается впечатление, что мы падаем как камень. В действительности, мы описываем головокружительную спираль. У меня душа уходит в пятки. Долечу ли я?…
Но жужжание винта прекращается, и наша машина касается земли. Она пробегает по земле несколько метров с уменьшающейся скоростью и останавливается.
Рука стаскивает мешок с моей головы. Я едва успеваю снова обмотать веревку вокруг рук, которым возвращаю первоначальное положение.
Мешок снят, мне освобождают конечности. Но тот, кто меня развязывает, замечает обман.
— Какой проклятый собачий сын делал этот узел? — спрашивает по-английски пьяный голос.
Понятно, я поостерегся ответить. После рук мне развязывают ноги, я двигаю ими с удовольствием.
— Встаньте! — властно приказывает кто-то, кого я не вижу. Мне только этого и надо, но я повинуюсь с трудом. С того момента, когда в моих членах прекратилась циркуляция крови, они отказываются служить. После нескольких бесплодных попыток мне удается встать и бросить взгляд на все окружающее.
Картина не из веселых. Передо мной высокая, совершенно глухая стена, в противоположном направлении — такое же зрелище. Слева то же самое — не очень разнообразная перспектива! Но выше этой третьей стены, которая слева от меня, я замечаю что-то вроде башни и высокую трубу. Уж не завод ли это? Возможно, мне теперь все кажется возможным, только я не могу понять назначения этого бесконечно длинного решетчатого столба, который поднимается на добрую сотню метров выше башни.
Справа от меня другая картина, но она не более привлекательна. Я различаю два обширных строения, а впереди огромное сооружение, род крепости с уступами и машикулями[72].
Мои товарищи по плену все налицо, кроме Тонгане, к несчастью, и Малик, которая была с нами утром. Что с ней? Не имея преимущества подсматривать в дырочку во время перелета, подобно мне, мои товарищи чувствуют себя неуютно при дневном свете. Они не очень много видят, моргают и энергично протирают глаза.
Они еще не пришли в себя, когда чья-то рука падает на плечо каждого из нас. Нас тащат, толкают, остолбеневших, растерянных… Чего от нас, наконец, хотят и где, у черта, можем мы находиться?
Увы! Через минуту мы были в тюрьме.
ДЕСПОТ
(Из записной книжки Амедея Флоранса)
Двадцать шестое марта. И вот я в тюрьме. После того как я разыгрывал Мазепу, я изображаю Сильвио Пеллико[73].
Как я только что отметил в этой книжке, нас заточили позавчера, после полудня. Меня схватили трое цветных и довольно грубо заставили подняться по лестнице, потом пройти по темному коридору, граничившему с длинной галереей, на которую выходили наши камеры. На концах галереи стояли часовые, держа ее под наблюдением. Сомнительно, чтобы отсюда удалось ускользнуть.
Меня вводят в комнату с зарешеченным окном, находящимся на четыре метра выше моей головы.
Комната довольно обширна и хорошо проветрена. В ней стол с письменными принадлежностями, стул, чистая постель и все необходимое для туалета. К потолку прикреплена электрическая лампа. В конечном счете, «сырая солома темницы» достаточно комфортабельна, и я нашел бы эту студенческую комнату вполне удовлетворительной, будь я свободен.
Я сажусь, закуриваю сигарету и жду. Чего? Событий. Жду и рассуждаю о прелестях путешествий.
Два часа спустя меня отрывает от размышлений стук открываемой двери. Замок щелкает, петли скрипят, дверь приоткрывается, и я вижу… Отгадать — один шанс на тысячу! Я вижу Чумуки, исчезнувшего в тот день, когда я в третий раз слышал таинственное гудение. Сколько у него нахальства! Явиться ко мне после того, что он сделал с моими статьями!
Чумуки, впрочем, готов к холодному приему. Прежде чем войти в комнату, он быстро оглядывается, благоразумно исследуя обстановку: хорошо ли его примут?
— Ага! Ты здесь, трижды мошенник! — кричу я, устремляясь к нему, чтобы дать заслуженную трепку, но натыкаюсь на дверь, быстро захлопнутую предателем.
Тем лучше, впрочем. Если я надеру ему уши, это только усложнит мое положение, которое и так не из веселых.
Чумуки, очевидно, разгадывает мои миролюбивые рассуждения. Дверь приоткрывается вторично, и всклокоченная шевелюра негодяя показывается вновь. О! Теперь он может войти. Я занимаю свое место… и успокаиваюсь. Я повторяю тоном, в котором больше нет угрозы:
— Ага! Ты здесь, трижды мошенник! Что ты собираешься делать?
— Мой здесь слуга, — отвечает Чумуки, опустив глаза, и широко открывает дверь.
В коридоре еще два негра с кушаньями; Чумуки ставит блюда на стол. При виде этого у меня текут слюнки, я только теперь чувствую, что умираю от голода. В этом нет ничего удивительного: я голоден, а время — уже два часа пополудни.
