Георгий Карпенко - Под парусом в Антарктиду
Глава 10. По южному полярному кругу
«…Кто даст нам хронику путейПростых людей, ночей и дней,Средь бурных волн, в снегах, где худо,И путников, пришедших ниоткуда?»«От моря до моря» Р. Киплинг
Итак, 19 февраля мы оттолкнулись от материка и пустились в незнакомый, нехоженный яхтами район Антарктики. Ни французы, ни англичане, считающие район Антарктического полуострова частью своей яхтенной судьбы, не делали попытки прорваться отсюда по широте Южного полярного круга на запад через моря Беллинсгаузена и Амундсена и прийти в Новую Зеландию с юго-востока. Ледяные горы Антарктического полуострова еще долго горели розовым закатным светом по левому борту и потом медленно погасли, пока не растворились в темноте ночи, а утром в той стороне лежало лишь безбрежное, не встречающее сопротивления море, в котором застыли обломки айсбергов. После ночной вахты, лежа под тремя одеялами в сырой, холодной каюте, я подумывал, чем бы заняться, пока позволяет погода и пока я не буду втянут в работу по замене парусов или в проблемы, возникающие при плавании на яхте в полярном море. Был позыв написать рассказ для журнала «Вокруг Света» на основе впечатлений нескольких последних дней, я даже взялся наговаривать предложения на диктофон. Тем временем «Урания-2», подгоняемая свежим ветром с юго-востока, хорошо бежала в самом начале своего южного пробега. Фактически она стояла на месте, если бы взглянуть на нее из космоса и охватить взглядом ту гигантскую безлюдную область, наполненную айсбергами и циклонами, в которую сейчас входила яхта. Мы держим курс на юго-запад и намерены спускаться так до 68-го градуса южной широты, после чего идти на запад. Чувства, которые мы испытывали на первых милях этого пути, были также экзотичны, как и само только начинающееся путешествие в полярных морях, в котором, кроме обычного любопытства, уже пульсировала новая жилка, всегда сопровождающая ощущения сопричастности Первопрохождению, этому долгожданному событию, которое, подталкиваемое нашим упорством, начинало наконец проступать и образовываться. В остальном — все то же постоянное состояние хронического напряжения, отступающего лишь перед классным юмором, который все реже врывался в наше времятечение, и тогда мы «ржали», и в эти короткие минуты мы были близки и дороги друг другу. Я заметил, что чаще юмор прорывался там, где были Боцман и Дима. Казалось, они не оставляют друг от друга камня на камне, но стоит пуститься в воспоминания — и Боцман почти с нежностью вспоминает свои экспедиции и оставляет в них почетное место любимому Диме. Последний также не страдал короткой памятью и любил вспомнить былое, выставляя Боцмана если не в хорошем, то, как минимум, в нейтральном свете. После того как на «Вернадского» пополнились наши продовольственные запасы, на «Ура-нии-2» несколько поутихли разногласия и разговоры о жратве. Боцман успокоился, пообмяк и, как сытый кот, почти равнодушно посматривал в сторону мышей. Народ в основном молча переживал суть нашего положения. Я относил это на счет мной же заведенных порядков*— при открытости глобальной идеи решать все вопросы единолично. Поэтому никто особо не высказывался по поводу происходящего, и это было как нельзя кстати. Артур Чубаркин, как настоящий психотерапевт и в необходимой степени интриган, держал меня в курсе корабельных настроений, которые я, в силу своего полного погружения в идею экспедиции, часто не улавливал. Я сам бросал несколько наивных вопросов, которые вынуждали Артура реагировать и открывать мне глаза. Часто это был холодный душ моему толстокожему и эгоистическому началу, которым в то время я был наделен сполна. Мы рулили и упорно вели яхту в «терра инкогнита», полагаясь на удачу, от усталости несколько утратив остроту восприятия. Это была уже гонка, проходящая в усилении молчания, и каждый все глубже и глубже уходил в себя. Как только начался шторм, тут же появились айсберги. Они маячили внушительными горами сквозь снежную пургу и уже обступили «Уранию-2» с четырех сторон. Яхту кидало с волны на волну, она резко взлетала, и тогда мы на короткий миг видели массивы ледовых исполинов, уже взявших нас в окружение, но в следующий момент она падала вниз между темных водяных стен, в которых умирал снежный вихрь разыгравшейся пурги. Но когда неожиданно появились ледяные обломки и один из них, величиной с грузовик, кувыркаясь и исчезая, прошел в пяти метрах от борта — это был последний удар по нашей психике. Все новые и новые льдины выплывали из тумана пурги, и мы летели сквозь них. К этому времени у нас был порван и убран грот, и убран стаксель, потому что такой ветер он уже не держал, и мы шли на одном триселе. Хода были семь-восемь узлов, лодку приводило и она тяжело управлялась. Впервые за всю экспедицию почувствовалось, что возникла принципиально новая ситуация, приближающая нас к пониманию того, что это конец. Команду как подменили. Теперь это была тоже достаточно грозная стена, собравшаяся в рубке с грозным, настойчивым требованием идти на север. «Мы не хотим погибать во имя твоих идей, нужно сворачивать и идти на север!» — требования Ивана, подкрепленные молчаливой, хмурой угрозой стоящих за ним мужиков, не терпели возражений. Я тоже выкрикнул им что-то про север, что там встречный ветер, и ринулся в кокпит. Странно, но на душе было спокойно, может быть, потому, что в запасе был двигатель и работала ру-лежка. Я рулил и успевал отслеживать и объезжать льдины, находящиеся в ста метрах от яхты. Боцман стоял рядом, высматривал более дальние льдины, вел их и метров за сто передавал мне. Я видел, как плоскую льдину несло по волне и она летела вниз с волны, переворачиваясь через голову и уходя в пучину. Основная трудность состояла в том, что льдины шли под углом к тому курсу, которым могла идти «Урания-2» под триселем, и пойманная глазом льдина пропадала между волнами и вдруг появлялась вопреки своей траектории на пересечении с яхтой. Она уходила в воду, и никто не мог знать, где она вынырнет в следующий раз.
Этот дикий слалом продолжался около двух с половиной часов, и вдруг все кончилось. Я рыскал взглядом по волнам в поисках льдин, но их не было. Они исчезли вместе с айсбергами разом и окончательно. И тут до меня дошло, что мы нарвались на гигантское поле ледяных обломков, оно кончилось и больше его не будет. Я бросил руль и крикнул в люк, что все кончилось и больше НИКОГДА этого не будет!!! Валера даже рассмеялся, радостно и с облегчением, он поверил мне безоглядно. И теперь еще на протяжении нескольких дней, когда народ появлялся после сна в рубке и по привычке бросался к радару, я кричал, что больше не будет на нем айсбергов, и демонстративно включал его на самый дальний режим с радиусом в 16 миль — море было чистым. Мужики успокоились, и мы, как и прежде, шли на запад. Шторм продолжался еще почти сутки, яхту швыряло и даже под одним штормовым стакселем она часто уходила на привод и разворачивалась лагом. Мы ремонтировали в это время грот в рубке, сняв его только по передней шкаторине и протянув в люк. К вечеру мы стали опасаться за сохранность яхты, потому что волна шла через палубу и потоки воды через главный люк, забитый гротом, обрушивались в рубку. Мы свернули грот и выволокли его в кокпит, где привязали его накрепко к рулевой стойке и свободным лебедкам. Закрыли люк изнутри — последняя опасность была устранена. Рулевые с серыми лицами были в обвязках, кроме них, наружу никто не лез, да и не хотел — там ревел океан, стремительным горизонтальным пластом летел снег, было сыро, холодно и сумрачно.
