Те Ранги Хироа - Мореплаватели солнечного восхода

Наконец, Тонга сознался. Он сказал: «Вчера я слышал, как Ирутеа поспешно приготовляла пищу; это было так не похоже на твой образ действий. Она вошла в дом, куда никто не заходил, кроме тебя. Она положила еду не на то место, куда ты ее кладешь. Пища не была приготовлена должным образом и имела непривычный вкус. Ирутеа внимательно оглядела меня и затем предложила мне лечь вместе с ней. Из-за всего этого я и был «коа».

Отец вздохнул с облегчением и сказал: «Мой сын, если бы ты рассказал мне все на первом хребте, мы вернулись бы домой, но теперь уже слишком поздно. Мы находимся вблизи границы Подземного царства, и ты обречен идти дальше. Твоя приемная мать не близка тебе по крови. Она хотела только дать тебе величайший в жизни урок. Скоро настанет время, когда ты горько пожалеешь о том, что отказался от ее предложения».

Так оно и случилось, но об этом уже повествует другая сказка.

По мере того как развертывался рассказ, я начинал осознавать, что мое толкование слова «коа» не соответствует его значению в сказке. В конце концов я спросил: «А что такое «коа»?

Рассказчик ответил: «Это значит — чувствовать себя неловко, бояться, тревожиться, печалиться».

«О, — воскликнул я, — на Новой Зеландии и на других островах «коа» означает радость, удовольствие».

«Возможно, — ответил он, — но на Мангареве оно означает как раз противоположное. У нас радость обозначается совсем другим словом — «коакоа».

«Да, совершенно другим», — согласился я.

Я надеялся, что на вулканических островах, выдвинутых на восток подобно Мангареве, население было более консервативным и сохранило свою местную культуру. Но, увы! Здесь произошли даже большие изменения, чем на архипелаге Туамоту. Дощатые постройки, крытые гофрированным железом, совершенно вытеснили дома старинного типа; даже глубокие старики не застали уже самобытных форм построек.

Плоты, которых было здесь так много в 1824 г., когда острова посетил Бичи, были заменены маленькими лодками с балансиром таитянского образца. Изобиловавшие в период старой культуры сети и верши давно исчезли, и в домах переселенцев из Туамоту были только ручные сачки. Надежды наши были обмануты, потому что мы приехали в бесплодную страну.

Изменения в культуре населения связаны с деятельностью «французских католических миссионеров, отца Л аваля и отца Каре, которые приехали на Мангареву в 1834 г. Сначала они встретили сопротивление, но после того как король Те Ма-путеоа и его вожди были обращены в христианство, все население последовало их примеру. Открытые храмы были заброшены, а деревянные изображения богов сожжены, за исключением лишь нескольких, отосланных в Европу. На месте большого общественного дома в Рикитеа был построен неуклюжий каменный собор, а вырезанные коралловые плиты, которые раньше составляли барельеф вдоль передней части общественного дома, вошли в новую постройку. Жители становились мастерами-каменщиками, и вожди построили для себя каменные дома. Камень — вполне подходящий материал для храмов и церквей, но не для полинезийских жилых домов. В соборе до сих пор отправляются службы, но в наши дни каменный дворец Те Ма-путеоа и каменные дома вождей в разных деревнях уже лишены крыш и покинуты жителями.

Лаваля порицали, может быть и несправедливо, за то, что на островах возросла смертность; таковы были последствия проникновения цивилизации. Однако все исследователи Полинезии должны быть благодарны ему за то описание мангаревских традиций и древней истории, которое он оставил нам. Обучив туземцев письму, он заставил их записать на родном языке свою историю, мифологию, ритуалы и обычаи. Исторические рассказы передавались крещеными туземными жрецами и вождями, которые были непосредственными участниками описываемых событий. Лаваль перевел туземный текст на французский язык, добавив к нему свои личные наблюдения. Эта ценная рукопись долгие годы лежала в архивах Ордена Священного Сердца (Пикпюс); главное помещение Ордена находилось в Брэн-ле-Конт, в Бельгии. В результате сотрудничества между Орденом и музеем Бишопа рукопись Лаваля была напечатана. Она содержит богатейший материал, который иначе был бы потерян для человечества.

Когда я занимался в Иельском университете, я узнал, что в Соединенных Штатах индейцы получают вознаграждение за сообщение этнографических сведений полевым исследователям. В Новой Зеландии я получал такие сведения от старых людей, не принадлежавших даже к моему племени; они были горды своими знаниями и безвозмездно делились ими с тем, кто проявлял к этому интерес. Приезжая на острова, где меня не знали, я созывал собрание и публично объяснял цель моего посещения. Местные жители охотно оказывали мне содействие; если бы я предложил оплачивать своих информаторов, они были бы оскорблены. Получать деньги за повествование традиционных преданий казалось им равноценным продаже собственных предков как обыкновенного товара.

На Мангареве люди достаточно свободно ориентировались в событиях, произошедших на их глазах, но когда я спросил о некоторых подробностях древней истории, мне ответили: «Не знаю, спросите Карару. Эта женщина знает». Последовав совету, я побеседовал с Карарой, умной женщиной в возрасте около 60 лет. Когда я пришел к ней еще раз, то не застал ее дома, так как она была занята другими делами. Карара была «поу-кала», то есть сказительница, и у нее был богатый репертуар. Узнав, что в древние времена певцам платили вожди, которые пользовались их услугами, я при следующем посещении сказал Караре: «Я хотел бы, чтобы вы спели мне песни, которые знаете. Сколько вы хотите получать в день?»

Она ответила: «Когда здесь была миссис Раутледж, она платила мне по 5 долларов в день».

Я пришел в ужас, но скоро узнал, что доллар на Мангареве равняется 5 франкам, а так как по курсу, установившемуся при господствовавшем тогда мировом кризисе, американский доллар соответствовал 15 франкам, мы легко пришли к финансовому соглашению.

Мы с Карарой встречались каждый день, кроме воскресений. Она всегда ожидала меня на веранде своего дома и была очень довольна, что может проявить свою ученость. Я записал свыше 130 песен, которые она знала по памяти. С ней была другая старуха, игравшая роль суфлера в тех случаях, когда какая-нибудь строчка ускользала из памяти Карары. Большинство песен составляло часть легенд и сказок, прозаический текст которых она передавала очень подробно.

Утром того дня, когда уходил мой корабль, я пошел расплатиться с ней и спросил ее довольно грубо: «Сколько я должен заплатить?»

Она печально посмотрела на меня и, опустив голову, прошептала: «Столько, сколько вы сочтете нужным». Она была искренне огорчена, что курс обучения кончился; не меньше был огорчен и ее ученик.