Владимир Санин - Точка возврата
Игорь же был просто веселый и покладистый малый, которого день сегодняшний заботил неизмеримо больше, чем завтрашний: он без особого рвения, не перенапрягая мозги, учился, в меру занимался спортом, с тайной помощью матери ухитрялся не отставать от моды и с превеликим пылом отдавался тому, к чему звало его естество, то есть предпочитал бездумное, но очень приятное общение с Валей, Жанной, Алькой изучению рекомендованных отцом мудрых, но скучнейших монографий. Все, что требовало сосредоточенности и размышлений, его отпугивало, так как отнимало время и силы, а воровать у себя молодость только ради того, чтобы удостоиться похвалы отца, Игорь считал верхом глупости. Следуя совету своего любимого Оскара Уайльда, в котором он воспринял лишь внешний блеск, он без сопротивления уступал искушениям и беспечно скользил по поверхности, не оглядываясь назад и не всматриваясь вперед, пропуская мимо ушей советы и утешая себя тем, что «мудрость приходит вместе с ревматизмом и гипертонией».
Однако эту, самую главную и приятную часть своей жизни он тщательно оберегал от чужих взглядов – случай с Алькой был досаднейшим недоразумением. Будучи от природы неглупым и наблюдательным, он усвоил, что в глазах общества следует выглядеть как можно лучше. В институте Игорь вел себя чрезвычайно осмотрительно: чтобы не вызывать нездоровой зависти, держался в середнячках, вопросы преподавателям задавал лишь те, на которые было легко и приятно отвечать, не лез вперед, не чурался общественной работы, старших уважал, младшим улыбался, охотно оказывал товарищам мелкие услуги и прослыл отличным парнем; впрочем, та же осмотрительность подсказывала ему, когда услугу оказывать не обязательно. Отец, лучше других разобравшийся в характере сына, в глаза и за глаза обзывал его «прохвостом», но нетерпимость Чистякова-старшего всем была известна, Игорю сочувствовали и относились к нему вполне хорошо. Так что пять безоблачных студенческих лет убедили его в том, что жизненную концепцию свою он определил правильно: эту концепцию он назвал «самозащитой от окружающей среды» и придумал для нее формулу, состоящую из двух частей.
Первая часть формулы была заимствована из случайно прочитанной в электричке книжки. Ее автор, врач и философ Ганс Селье, полемизировал с Библией и доказывал, что заповедь «Возлюби ближнего своего, как самого себя» вряд ли воодушевит обычную, не слишком возвышенную натуру: ведь среди ближних могут оказаться и отпетые негодяи, возлюбить которых не всякому под силу. И Селье предлагал свой вариант, лучше, по его мнению, отражающий природу людей: «Заслужи любовь ближнего»; он полагал, что такая заповедь, несмотря на некоторые ее недостатки (чего уж тут хорошего – заслужить любовь того же негодяя), не только духовно возвышает человека, но и выгодна ему: полюбят тебя – во всем пойдут навстречу.
Наверное, Селье вкладывал в данное учение более глубокий смысл, но Игоря вполне устраивало хотя и примитивное, но свое толкование: веди себя так, чтобы люди, желательно все или, по крайней мере, те, от кого ты зависишь, относились к тебе доброжелательно; не имей врагов, никого не обижай, почаще улыбайся – и будешь всем по душе. И тогда, проникнувшись симпатией, люди простят тебе мелкие недостатки и какие-то возможные промахи, которых не простили бы даже человеку заслуженному, но трудному и бескомпромиссному вроде отца.
Таков был вывод из первой половины формулы. Второй же половине Игорь придавал не меньшее значение, с той разницей, что если из первой он не делал секрета, то о второй предусмотрительно умалчивал. Ибо в целом формула звучала так: «Заслужи любовь ближнего, если это не вредит твоим собственным интересам».
Дополнение было чрезвычайно важным. Хотя оно придавало формуле, да и всей концепции изрядный привкус цинизма, зато делало ее менее идеалистичной и несравненно более пригодной для практического употребления. Такая концепция была, решил Игорь, пусть не самая хорошая, но и не самая плохая, не библейски чистая, но и не совсем беспринципная – обыкновенная. Во всяком случае, вреда от нее никому нет, ну а что касается пользы – это зависит от обстоятельств: совпадут интересы – будет и польза, не совпадут – ничего не будет, ни пользы, ни вреда. Так, Бориса Седых он тащил наравне с другими, даже больше иных других, и дрова заготавливал, и дежурил, и на обход ходил, ни от чего не отказывался – здесь срабатывала первая половина формулы; с колбасой же интересы не совпали, ее было слишком мало, всего лишь с полкилограмма, двенадцати людям на один зуб – значит, руководствоваться пришлось второй половиной. Правда, тогда, в первый вечер, когда все продукты выкладывались на стол, он чуть было не поддался общему порыву, но какая-то сила удержала руку – а вдруг застрянем надолго? А ведь именно так и получилось! «Бойся первого движения души, оно самое благородное», – уже потом вспомнил он, радуясь своей осмотрительности. Как бы не так – осмотрительности… Три дня, выходя, он отрезал по кусочку и проглатывал со снегом, не разжевывая, а остался никчемный огрызок, стал держать для вкуса во рту и попался – вот тебе и осмотрительность… Но какая удача, что попался он именно сегодня, а не вчера или позавчера! Еще все можно исправить, нужно только найти правильную линию: не суетиться, не делать из себя виноватого, но и не корчить оскорбленного, словом, вести себя так, будто ты не придаешь никакого значения этому глупому инциденту.
Спохватившись, Игорь вытащил нож и тщательнейшим образом вытер лезвие – хорош, оставить такую улику! Ну, теперь, кажется, все…
И тут неприятное ощущение, что на него кто-то смотрит, заставило Игоря поднять голову.
– Водички? – предупредительно, но без всякой угодливости спросил он Солдатова.
– Лучше колбаски, – ухмыльнулся Солдатов, и ухмылка на заросшем, неузнаваемо обострившемся лице получилась страшноватая. – Шучу, давай водички.
Напившись, он не поблагодарил, молча отдал кружку и улегся. Потом вновь поднял голову и поманил Игоря пальцем.
– Больше насчет колбаски не буду, я Матвеичу обещал… Ш-ш-ш!
Солдатов подмигнул – тоже страшно, без улыбки, закрыл глаза и явно притворно, с вызовом захрапел.
Этот запомнит! Шантажист проклятый, с бессильной ненавистью подумал Игорь, с первого дня от него жизни нет, а еще сколько будет мозолить глаза, подмигивать, шептать на ухо… За что этот тип его невзлюбил? Ну, был бы моралист вроде отца или богом обиженный… Что он прилип? Ревнует? Так повода не давал. Завидует? Чему, трехлетней ссылке в эту дыру?
Игорь скосил глаза, всмотрелся, не слышал ли кто – как будто спят. Но спокойствия, уверенности в том, что все уладилось, больше не было: ни черта не уладилось! Кошмар какой-то, тоскливо подумал Игорь, прицепят ярлык, обольют грязью – ни в одной бане не отмоешься… Успокоился… Слишком рано! »… я Матвеичу обещал…» Да ведь он издевается! Если даже он один не забыл и не простил, пол-Арктики узнает! А отец…
