Франц Бенгтссон - Рыжий Орм
Орм и прежде слыхал о дьяволе, и брат Виллибальд усердно принялся наставлять его и на сей предмет.
— Похоже на то, — сказал Орм, — что я раздразнил дьявола, сам того не зная, тем, что отошел от Аллаха и Пророка, и оттого пошли все мои неудачи.
— Так оно и было, — сказал маленький священник, — и хорошо, что ты начал это понимать. С тобой дело обстоит так, что хуже некуда, ибо дьявол озлоблен на тебя, а защиты от Бога тебе нет. По покуда ты поклонялся Мухаммеду — да будет он проклят! — дьявол был тебе другом, и оттого у тебя все шло хорошо.
— Я так и думал, — сказал Орм, — и оттого мне теперь так плохо. Вот что значит, когда все против тебя, когда не принадлежишь ни Богу, ни дьяволу.
Он какое-то время сидел задумавшись.
— Теперь я хочу, чтобы ты пошел к посланцам вместе со мной, — сказал он. — Ибо я желаю говорить с теми, кто могуществен перед Богом.
Епископы воротились с поля битвы, где отпевали мертвых, и теперь собирались на другой день в обратную дорогу. Старший из них устал и пошел отдохнуть, но епископ Лондонский пригласил Гудмунда к себе, сидел и пил с ним вместе, в последний раз пытаясь уговорить его добровольно принять христианство.
С самого своего прибытия в Мэлдон оба епископа изо всех сил старались склонить вождей принять Христову веру, так велел им король Этельред и его архиепископ, ибо тем самым сильно бы прибавилось чести королю перед Богом и людьми. С Торкелем им долго поговорить не привелось: он отвечал, что удача его в бою достаточно сильна, сильнее, чем у христиан, и оттого у него нет охоты заводить себе других богов. И с Йостейном вышло не лучше: он сидел молча и слушал, оперевшись руками о секиру, которую всюду носил с собой и звал Вдовьей Скорбью, и глядел на них из-под насупленных бровей, покуда оба епископа толковали ему о Христе и Царствии Божием. Потом издал смешок, швырнул шляпу оземь и спросил, не держат ли его за неразумного.
— Я бывал жрецом на большом жертвоприношении в Упсале двадцать семь зим кряду, и слушать такие речи, что пригодны лишь для детей и старух, для меня мало чести. Вот этим топором, что вы все видите, я рубил тех, кого приносили в жертву ради урожая, а потом подвешивали на священном дереве перед храмом; среди них были и христиане, и священники тоже, голые, плачущие, на коленях в снегу, так скажите мне, какая им была польза от их Бога.
Тут оба епископа, содрогнувшись, перекрестились и поняли, что не стоит неволить такого человека.
На Гудмунда же надеялись дольше всех, оттого что он был приветлив и веселого нрава и с удовольствием слушал, что ему говорили; иногда, перебрав пива, он с волнением благодарил их за то, что они так красиво говорят и так пекутся о его благе. Но тем не менее он не желал им ничего обещать, и епископ Лондонский велел теперь подать на стол всего самого лучшего, что у него было, чтобы помочь Гудмунду наконец определиться.
Гудмунд с удовольствием угощался, и спустя какое-то время епископские музыканты заиграли для него так красиво, что слезы заструились у того по бороде. Тут епископ принялся его уговаривать своим самым ласковым голосом и тщательно подбирая слова. Гудмунд слушал, и кивал, и признал, что у христиан ему много чего по душе.
— Ты хороший человек, — сказал он епископу, — ты гостеприимный и ученый и пьешь, как мужчина, и слушать тебя приятно. Поэтому я был бы рад сделать по-твоему, да только ты хочешь от меня немалого: ибо худо мне придется, когда я вернусь домой и меня подымут на смех и родня, и соседи, что меня угораздило попасться на поповскую болтовню. Но все-таки я уверен, что такой человек, как ты, имеет большую власть и знает многие тайны, и вот одна вещица, которую я недавно нашел и хотел бы, чтобы ты над ней пошептал.
Он достал из-за шиворота маленький золотой крестик и протянул его епископу.
— Это я нашел в доме богатого человека, двоим стоил он жизни, и я не видывал игрушки красивее. Я подарю ее моему сынку, когда вернусь. Фольке звать его, это смелый малыш, и он очень любит все золотое и серебряное, тут же хватает и крепко держит. Он потянется к этому крестику обеими ручонками. Коли ты вложишь удачу в него, будет не хуже, я хочу, чтобы мой сын стал богатым, чтобы он жил дома, окруженный общим уважением, и смотрел, как наливаются хлеба и тучнеет скот, а не скитался по морям ради пропитания и маялся от врагов и их оружия.
Епископ улыбнулся и взял крест и принялся бормотать над ним, а Гудмунд, довольный, спрятал его обратно.
— Ты вернешься к себе на хутор богатым человеком, — сказал епископ, — по великой щедрости короля Этельреда, но поверь, когда, я скажу: твоя удача станет еще больше, если ты перейдешь к Христу.
— Слишком много ее не бывает, — сказал Гудмунд и задумчиво запустил пятерню в бороду. — Я уже знаю, какие соседские земли куплю и какими будут новые дворы, я выстрою их просторными, из лучшего дуба. Похоже, немало серебра уйдет на то, чтобы все сделано было, как мне хочется. И на что бы я тут ни пошел, никто, верно, не станет надо мной смеяться, когда я буду достаточно богат и в сундуке у меня будет довольно серебра. Потому будь по-твоему: можешь меня окрестить, и отныне я обращусь к Христу, если ты увеличишь мою долю на сто марок серебра.
— Это, — сказал епископ мягко, — неподобающее желание для того, кто хотел бы быть принят в Христову общину. Но я не стану попрекать тебя, ибо откуда тебе знать, что сказано: «Блаженны нищие», — а чтобы объяснить тебе эту истину, понадобится много времени. Но тебе следует иметь в виду, что ты ведь получишь большие богатства от короля Этельреда, больше, чем тебе сможет подарить кто-либо иной, а он поистине великий и могущественный конунг, но и у его сундуков есть дно. Потому даже для него невозможно дать тебе столь много, если бы он и хотел. Подарок крестнику, двадцать марок, — это все, что я могу тебе обещать, поскольку ты большой хёвдинг, но это последнее слово, и даже это слишком много. Но теперь попробуй-ка вот этот напиток, который, видно, неизвестен в твоей стране: это горячее вино, сдобренное медом и редкостными пряностями с Востока, называемыми корица и кардамон. Те, кто искушен в подобных вещах, говорят, что нет питья слаще и полезнее от тяжелых дум и тоски.
Гудмунд нашел питье вкусным и здоровым, но предложение епископа показалось ему слишком малым, ради такой суммы он не станет рисковать своим добрым именем.
— Но ради большой дружбы, что я к тебе питаю, — сказал он, — я соглашусь на шестьдесят марок. Дешевле уже не будет.
— Я тоже питаю к тебе большую дружбу, — сказал епископ. — И столь велико мое стремление сделать тебя христианином и причастить царствия небесного, что я хотел бы одарить тебя и сам ради твоего умиротворения. Но земных богатств у меня немного, и десять марок — это все, что я могу прибавить.
