Тим Северин - Экспедиция «Уллис»
Поднявшись на гору около главного селения Меганиси — Вати, я стал лицом к выходу из пролива, по которому в бронзовом веке шли корабли с Лефкаса. С вершины хорошо различались причудливые очертания Меганиси. В длину больше половины острова занимает напоминающий крысиный хвост скалистый гребень, где никто не живет. Расширяясь, он смыкается с округлым центральным массивом; в свою очередь, тот оканчивается на северо-востоке растопыренными пальцами полуостровов, разделенных тремя глубокими бухтами. Три крайних мыса были как раз теми, что, по словам Роботиса, могли служить отчетливыми ориентирами. С того места, где я стоял, не было видно, что «хвост» Меганиси изогнут под углом к центральному массиву. Скорее, он воспринимался как «ручка», а разделенные бухтами мысы напоминали зубцы остроги, нацеленные на горловину пролива между Лефкасом и материком. Короче, Меганиси напрашивался на сравнение с тринаксом — трезубцем.
Поскольку Улисс потерял свою последнюю галеру, наш уникальный метод исследования с борта «Арго» пришел к естественному финалу. После кораблекрушения возле Тринакрии Улисс уже не мог дальше плыть на обычной галере, оттого и мы не могли больше использовать «Арго» в своем эксперименте — плавании по вероятному маршруту знаменитого капитана бронзового века, сравнивая наш опыт с его приключениями. А потому в конце августа мы вытащили «Арго» на берег нового судоходного канала у Лефкаса и оставили там зимовать. Галера хорошо послужила нам, пронесла без происшествий по «логическому пути» от одного открытия к другому. Дальнейший маршрут Улисса далек от логики, ибо он уже был мало властен над своими передвижениями, беспомощно дрейфуя на связанных вместе обломках, плывя затем на самодельном плоту, наконец, явившись домой крепко спящим на борту волшебной пятидесяти весельной галеры, не нуждающейся в кормчем. На последнем этапе великого странствия Улисс становится для нас все более неуловимым, пока не оказывается на своем родном острове Итака; эта привязка не вызывает сомнений.
Глава 13. Калипсо, Алкиной и Итака
Мы расстались с нашим героическим странником, когда он висел, точно летучая мышь, на суку смоковницы над водоворотом Харибды.
…нельзя мнеБыло ногой ни во что упереться — висел на руках я.Корни смоковницы были далеко в скале и, расширясь,Ветви объемом великим Харибду кругом осеняли;Так там, вися без движения, ждал я, чтоб вынесли волныМачту и киль из жерла, и в тоске несказанной я долгоЖдал……выплыли вдруг из Харибды желанные бревна.Бросился вниз я, раскинувши руки и ноги, и прямоТяжестью всею упал на обломки, несомые морем,Их оседлавши, я начал руками, как веслами, править.Сцилле ж владыка бессмертных Кронион меня не дозволилВ море приметить: иначе была б неизбежна погибель.Девять носился я дней по водам; на десятый с наставшейНочью на остров Огигию выброшен был, где КалипсоЦарствует, светлокудрявая…
«Огигия» означает «древний»; в описании этого острова много фантастического. Он лежал далеко в море, и на нем жила в сказочной пещере Калипсо.
Густо разросшись, отвсюду пещеру ее окружалиТополи, ольхи и сладкий лиющие дух кипарисы;В лиственных сенях гнездилися там длиннокрылые птицы,Кобчики, совы, морские вороны крикливые, шумнойСтаей по взморью ходящие, пищу себе добывая;Сетью зеленою стены глубокого грота окинув,Рос виноград, и на ветвях тяжелые грозди висели;Светлой струею четыре источника рядом бежалиБлизко один от другого, туда и сюда извиваясь;Вкруг зеленели луга, и фиалок, и злаковПолные сочных. Когда бы в то место зашел и бессмертныйБог — изумился б, и радость в его бы проникнула сердце.
В такой вот волшебной обстановке Улисс обрел приют у Калипсо, чье имя — тоже метафора, ибо оно означает «та, что скрывает». «Одиссея» заточает здесь Улисса на семь долгих лет. Что он делал, как проводил время, нам неизвестно, мы узнаем только, что он разделял ложе с Калипсо и все больше тосковал по дому. Сидел одиноко на прибрежном утесе, «горем, и плачем, и вздохами душу питая и очи, полные слез, обратив на пустыню бесплодного моря».
В конце концов, подчиняясь воле Зевса, Калипсо снабжает Улисса инструментом и наставляет, как сделать плот. Сразу поэма словно оживает, излагая процесс создания плота так же подробно, как описывала жизнь на борту галеры на прежних этапах странствия. Пусть Улисс очутился в фантастической стране, однако составитель «Одиссеи» не может удержаться от желания выставить напоказ свое знание древнего судостроения. Получив обоюдоострый медный топор на рукояти из оливкового дерева, Улисс срубил два высоких, сухих, «для плаванья легких» ствола. Уровняв и обтесав бревна, просверлил в них буравом отверстия, чтобы соединить шипами, и связал брусьями для большей прочности. Укрепил на палубе вертикально доски по бокам и обшил их плетнем из лозы подобно тому, как и в наши дни небольшие грузовые суда иной раз наращивают надводный борт брезентом для отражения гребней высоких волн. Поставил мачту, приладил рулевое весло и сшил парус из принесенного Калипсо куска парусины. «Устроивши парус (к нему же все, чтобы его развивать и свивать, прикрепивши веревки)», Улисс спустил свой плот по каткам на воду.
Приведенное описание — деловое и реалистичное — являет полный контраст лишенному конкретности, туманному изображению Огигии. Единственное, что можно отнести в разряд чудес, — четырехдневный срок, за который Улисс управился со строительством.
Согласно поэме, Калипсо снабдила гостя припасами, дав ему два бурдюка — один с вином, другой с водой — и мешок с хлебом «и разною лакомой пищей». Будучи богиней, она позаботилась и о том, чтобы Улиссу в его одиночном плавании не изменял попутный ветер. Семнадцать дней и ночей сидел он на руле, не смыкая глаз:
…их не сводил он с Плеяд, с нисходящего поздноВ море Воота, с Медведицы, в людях еще КолесницыИмя носящей и близ Ориона свершающей вечноКруг свой, себя никогда не купая в водах океана.С нею богиня богинь повелела ему неусыпноПуть соглашать свой, ее оставляя по левую руку.
Перед нами первый в «Одиссее» и единственный случай, когда излагается довольно точное наставление для плавания по звездам, единственный и достаточно курьезный, чтобы возбудить подозрение. Вдруг нам описывают приемы астронавигации, тогда как до этой поры курсы указывались приблизительно, о них надо было догадываться по направлению ветра или по деталям берега вроде мысов, что представляется естественным для мореплавания микенской эпохи. Определение курса по звездам не согласуется со всеми прочими местами «Одиссеи», где речь идет о навигации. Перечень созвездий — Орион, Воот (Волопас), Медведица, Плеяды — наводит на мысль о гораздо более поздних временах, скажем, эпохе Гомера, VIII–VII веках до н. э. Вообще все путешествие Улисса после острова Калипсо плохо увязывается с остальными эпизодами великого странствия. До сих пор путевое время точно не обозначалось или делилось на короткие реалистичные отрезки. Теперь же, на небольшом, наскоро сколоченном плоту, который понадобился лишь для того, чтобы Улисс мог оставить загадочную Огигию, он плывет семнадцать дней, несравненно больше любого другого пройденного им этапа, будь то вместе со всеми кораблями итакской флотилии или на последней оставшейся галере. Причем плывет в открытом море, что опять-таки противоречит обычной для микенских галер практике прибрежного плавания. Сначала — невероятный случай — он, цепляясь за киль и мачту, добирается за девять дней до Огигии, затем отправляется в плавание, которое выглядит нереально и воспринимается как чистый вымысел. Вся эта часть повествования кажется поздним добавлением.
