Марлена де Блази - Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой
— Конечно, сделаю. Постараюсь, — заверила я его.
Однако Флори отказалась принять участие в этой gitarella, маленькой поездке. Сказала, что плохо переносит дорогу, слишком много на ней поворотов и ухабов, и к тому же ей не хочется вспоминать, как она четыре месяца подряд ездила по ней в перуджийскую больницу. Теперь, когда это осталось в прошлом, ей не хотелось бы снова видеть ту дорогу. Она останется дома и приготовит что-нибудь на ужин к нашему возвращению.
— Завтра самый подходящий день для тушеной курицы, — объявила она и потопала вниз по лестнице, направляясь к мяснику.
Барлоццо великодушно принял ее отказ, сказал, что, пожалуй, даже лучше нам съездить втроем, присвоил нам звание «авангарда» и явно наслаждался нашим недоумением.
В начале пятого в голубоватых сумерках мы выбрались из грузовика Барлоццо и пошли за ним по тропке, истоптанной козьими и овечьими копытцами. Февральский ветер вопил как баньши, завывал тысячей волков, и в него вплетался жалобный крик одинокой птицы. Тропинка была не крутая, но я шла против ветра и запыхалась к тому времени, когда Барлоццо остановился перед развалинами. Высокая узкая башня, сплошные дымовые трубы, зубцами поднимающиеся над плоской крышей. Трава выросла до узких забитых окон, камни пропитались стариной. Мы подошли ближе, заглянули внутрь, поднялись по лестнице и спустились по другой. Это был большой дом, я насчитала семь каминов и, кажется, десять комнат. И еще два маленьких амбара и пристройка с виноградным жомом, совершенно прогнившим и с рядом темных зеленых бутылей в соломенной оплетке.
— Участок здесь небольшой, всего несколько гектаров заброшенного виноградника на холме, но для огорода и цветника земли более чем достаточно, — Барлоццо словно уговаривал покупателей. — Вон в том сарае летняя кухня с дровяной плитой. Я мог бы переделать ее в печь. Я все изучил.
Я уже не сомневалась, что он уговаривает нас купить дом.
— А кто хозяин? — спросил Фернандо.
— Дом ничейный с послевоенных лет. Мог бы быть моим. И Флори, если она захочет. И вашим, если захотите вы. Пока мои шансы на покупку невелики, но я списался с владельцем в Риме. Он тут даже не бывал. Дом в прошлом году достался ему в наследство от дяди или двоюродного деда. У него родственники умирают, он постоянно получает наследство и эту часть согласен уступить.
— Ты хочешь поселиться подальше от Сан-Кассиано? — удивилась я.
— Я не столько хочу поселиться подальше, как хочу пожить здесь. Хотя бы немного. Переговоры о покупке могут затянуться на годы.
— На годы? — хором повторили мы с Фернандо.
— А что? Вы сомневаетесь в моем бессмертии? Я вам так скажу, давайте брать что можем, а когда уйдем, пусть он достанется всемогущим овцам. Я не хочу превращать его в чье-то «основное место проживания», как говорят юристы. В этом доме кто-то из нас мог бы иногда побыть один или мы могли бы собираться все вместе. Даже если мы все соберемся здесь одновременно, здесь хватит места, чтобы уединиться. Этот дом — символ, как рождественские деревья Фернандо. Что бы ни случилось, мы будем здесь.
Он закурил сразу две сигареты и передал одну Фернандо.
— Но почему ты решился на такое предприятие? — удивилась я.
— Странно, что об этом спрашиваешь ты. К тому же я не считаю это предприятием. Выложу плиткой пол, починю крышу и водопровод. Об отоплении даже не думаю, хватит каминов. Я задумал найти что-то в этом роде еще после смерти отца, а с тех пор сорок лет прошло. Он оставил мне небольшие сбережения, я их еще не трогал. Думаю, уже пора. Parva domus magna pax — в бедном доме больше мира. А видит бог, дом этот достаточно скромный. — Он стоял, покуривал и ждал, что мы скажем. Но мы оба от неожиданности могли только недоверчиво пересмеиваться. — Только обещай мне одно, Чу. Нам придется ограничить твое увлечение драпировками, я должен просить тебя считаться с мнением остальных. Не хочу, чтобы этот дом превратился в подобие барочной гостиной. Никаких кисточек, оборочек, neanche ип putta, и даже ни единого ангелочка.
Мы все помалкивали. Он продолжал:
— Я хочу, чтобы здесь у нас был дом, второй дом, если хотите, или альтернативный дом, если не найдете другого слова, где мы все могли бы собраться вместе. Часто или редко, как захочется. Я забочусь в первую очередь о себе. В Сан-Кассиано у меня не дом, а логово, и всегда таким будет. У Флорианы чудесная квартирка, но она расположена прямо посреди деревни, а она, с тех пор как заболела, по-моему, часто хочет скрыться с глаз, чтобы можно было выйти на прогулку без свиты доброжелателей. И наконец, мне не нравится, что ваш единственный дом принадлежит Луччи. Это чувство порождено очень старыми обидами, которые никто и ничто не сотрет. Я прекрасно понимаю, что вы сейчас переживаете бродячую фазу жизни и что, возможно, в будущем году вы будете жить на Эльбе, на Сицилии или где-нибудь на юге Франции. Но где бы вы ни оказались, мы с Флорианой позаботимся, чтобы этот дом всегда ждал вас. Вам ничего не надо будет делать, только согласитесь, когда придет время, взять ключи и устроиться здесь. Я бы не возражал, если бы вы помогли с работой, но все, что пойдет на ремонт и содержание, — за мой счет.
Говоря, он собирал веточки и складывал горкой.
— Давайте испытаем тот маленький камин. Слишком холодно стоять на улице. Я припас в кузове несколько поленьев и две бутылки. — Они с Фернандо пошли за дровами и вином, а я осталась бродить по дому. Вернувшись, Фернандо взялся разжигать камин, а Князь — вскрывать бутылки, разливать вино в бумажные стаканчики и передавать каждому в руки. Мы с ним сели на диван, накрытый одеялом, по которому я робко похлопала ладонью, но поднимать не решилась, чтобы не видеть, кто под ним живет.
— Почему ты позволил другому жениться на Флориане? — спросила я его, поправляя одеяло. Фернандо отвернулся от огня и впился в меня своими черными глазами. — Когда-то вы с ней ведь любили друг друга, так? И до сих пор любите. Что случилось? Почему ты на ней не женился?
— Я уже говорил, ответ получится очень длинным, — откликнулся он. — История началась задолго до нас с Флорианой. И она известна чуть ли не каждому в деревне, кроме вас двоих, хотя от меня ее никто не слышал. Но вам я хочу рассказать. Я хотел рассказать с первого раза, как ты спросила. Теперь расскажу.
Пламя взметнулось, лизнуло почерневшие стенки старого очага, окрасило все желтым светом. Князь встал, уступил место на кушетке Фернандо, а сам сел на кучу тряпья, бывшую когда-то подушками, и в призрачной тени огня стал рассказывать.
— Вы уже много знаете о моей матери, но, помнится, я не называл ее имени. Ее звали Нина. А моего отца — Патси, Патрицио. Я никогда не рассказывал о тех событиях, поэтому не знаю, с чего начать, но, думаю, эта часть истории началась с того, что Нина рассказала Патси о солдате. Да, наверняка началось с того, что она сказала о солдате. Она просто не могла больше не говорить. И, делать было нечего, Патси ее застрелил. Застрелил во сне. Выкопал могилу в нескольких метрах от нашего дома, того, где теперь живете вы, и похоронил ее, искусно скрыл следы. Была ранняя весна, и он отправил меня ночевать к брату моего деда под предлогом, что ему надо помочь сажать помидоры, перец и бобы. А когда я вернулся, он сказал мне, что Нина ушла, собрала вещи и уехала в Рим искать работу. Сказал, она даст о себе знать, когда все обдумает. Но, конечно, мы так ничего и не узнали. Мне тогда было шестнадцать. Он рассказал мне правду через три года, умирая. Он сказал: «Знаешь, сын, человек может умереть от стыда, вот и она умирала все время, сколько я ее знал. Она была fidanzata, подружкой моего брата. Он любил ее, по крайней мере какое-то время, а потом встретил другую девушку, которую полюбил сильнее. Но и совсем отказаться от Нины не хотел. Решать, которая ему нужна, пришлось, когда Нина сказала ему, что беременна. Нина проиграла. Я все это видел, почти мог предсказать, и был наготове — cavaliere. Я любил ее с тех пор, как ей исполнилось десять, я тогда увидел ее в церкви. Помню, на ней был белый беретик. Она натянула его на лоб, так что мне видны были только глаза. Эти бесконечные черные глаза, совсем как твои. Но я был уже большим парнем, четырнадцатилетним, слишком взрослым, чтобы думать о таких малявках. Когда мы все подросли, они с моим братом влюбились друг в друга, и… ну дальше сам разберешься. Ты понимаешь, что ее беда началась задолго до того, как этот мужчина, этот немец, попал к ней в постель? Она не могла получить моего брата и приняла меня. Я был secondo scelta, запасной вариант, и случались изредка очень хорошие дни, когда я не слишком остро это чувствовал. Она была хорошей женой, послушной, правильной, часто даже ласковой, но старые мечты проливались из ее разбитого сердца, и по большей части она была занята тем, что подбирала обломки, складывала их так и этак и не могла решить, что с ними делать. Так что когда она мне рассказала о том, что было, пока меня не было, это было не таким ударом, как если бы мы были без ума друг от друга или хотя бы в меру друг другом довольны. Она всегда изменяла мне. Разве измена чувств менее реальна, чем плотская? И для меня эта новая измена оказалась не слишком неожиданной. Но этого я уже не мог перенести. Я устал прощать ее за то, что она меня не любила. Устал любить каждое ее дыхание и обходиться только ее жалостливой добротой. Даже ты был не моим. Даже ты принадлежал другому. Я бы согласился подобрать то, что отбросил брат, но терпеть еще одного мужчину не обещал».
