Жюль Верн - Великолепная Ориноко
За ужином все снова собрались за одним столом. Разговор шел главным образом о путешествии, о том, что произошло с момента выхода из Кайкары, о нашествии черепах, о чубаско, чуть было не погубившем пироги и пассажиров.
— Да, чубаско — вещь страшная, — подтвердил господин Мануэль, — смерчи, к сожалению, случаются и в верхнем течении Ориноко. Зато вы можете не опасаться нашествия черепах: здесь нет удобных для кладки яиц пляжей, а потому эти животные встречаются здесь очень редко.
— Не будем дурно говорить о них, — сказал Жермен Патерн. — Санкочо из черепах — отличная штука! Не хуже, чем обезьянье жаркое. Двух этих животных довольно, чтобы не голодать, идя вверх по вашей реке!
— Совершенно справедливо, — согласился алькальд. — Но вернемся к чубаско, господа. Будьте осторожны. Чубаско налетает одинаково внезапно и яростно в любой части Ориноко, и не следует, месье Жан, давать господину Эллоку повод еще раз спасать вас...
— Ладно... ладно! — ответил сержант Марсьяль, которому не нравился этот разговор.
— Мы будем остерегаться, господин алькальд... обязательно!
— А наши попутчики, о которых мы не рассказали господину Мануэлю... Мы совсем забыли о них! — напомнил Жермен Патерн.
— Действительно, — согласился Жан. — Этот славный господин Мигель... и господин Фелипе, и господин Баринас...
— Что это за люди? — поинтересовался алькальд.
— Трое венесуэльцев, с которыми мы плыли из Сьюдад-Боливара до Сан-Фернандо.
— Путешественники?
— И ученые, — уточнил Жермен Патерн.
— А что они знают, эти ученые?
— Лучше спросите, чего они не знают, — заметил Жак Эллок.
— Так чего же они не знают?
— Они не знают, является ли река, орошающая ваше ранчо, Ориноко.
— Как, — воскликнул господин Мануэль, — они смеют оспаривать...
— Один, господин Фелипе, утверждает, что истинная Ориноко есть ее приток Атабапо, а господин Баринас — что ее приток Гуавьяре.
— Ну и наглость! — возмутился алькальд. — Послушать их, так Ориноко — это не Ориноко.
Достойнейший Мануэль Асомпсьон был просто в ярости; жена и сыновья разделяли его возмущение. Ведь подобные утверждения уязвляли их самолюбие, оскорбляя самое для них дорогое, их Ориноко, «Великую Воду», «Королеву всех рек» на диалекте таманаков.
Пришлось объяснять, зачем господин Мигель и его коллеги прибыли в Сан-Фернандо, какие исследования собираются провести и какие бурные дискуссии будут сопровождать их изыскания.
— А этот... господин Мигель... он как считает? — спросил алькальд.
— Господин Мигель считает, что Ориноко — это та самая река, по которой мы плыли от Сан-Фернандо до Данако, — ответил Жермен Патерн.
— И которая берет свои истоки в массиве Парима, — громогласно провозгласил господин Мануэль. — А потому господин Мигель найдет у нас самый теплый прием. Двое же других пусть и носа не кажут на наше ранчо, мы их вышвырнем в реку, пусть как следует хлебнут водички, чтобы убедиться, что это вода Ориноко.
Возмущение и страшные угрозы господина Мануэля очень позабавили гостей! Но хозяин ранчо так любил свою реку, что готов был защищать ее до последней капли крови.
Около десяти часов вечера Жак Эллок и его друг попрощались с любезными хозяевами, с сержантом Марсьялем и Жаном и вернулись на свою пирогу.
Какие-то неясные предчувствия невольно обратили мысли Жака к Хорресу. Не было никаких сомнений, что испанец знал отца Эсперанте и встречался с ним в Каракасе, так как его описание совпадало с описанием господина Мануэля. Следовательно, Хорреса нельзя было обвинить в том, что он выдумал встречу с миссионером с целью наняться на пирогу, направлявшуюся в Санта-Хуану. Но, с другой стороны, ему не давали покоя слова индейца Баре, утверждавшего, что Хоррес однажды уже поднимался по Ориноко, по крайней мере до ранчо Карида. И хотя испанец это отрицал, индеец стоял на своем. Не так уж много иностранцев посещают территории в среднем течении Ориноко, чтобы можно было не обратить на них внимания. А у Хорреса была столь характерная физиономия, что индеец вряд ли мог ошибиться.
Но если Хоррес уже бывал в Кариде и ее окрестностях, почему он отрицал это? Что заставляло его лгать? Почему он хотел скрыть это от тех, кого сопровождал в Санта-Хуану?
А может быть, Баре все-таки ошибся? Если один говорит: «Я вас видел», а другой отвечает: «Вы не могли меня видеть, потому что я здесь никогда не бывал», то ошибается, по всей вероятности, первый.
И тем не менее Жака не покидала тревога. За себя он не опасался, но все, что касалось путешествия дочери полковника де Кермора, любая задержка или помеха тревожили молодого человека гораздо больше, чем он согласился бы в этом признаться.
В эту ночь он заснул очень поздно, и на следующее утро Жермен Патерн долго не мог разбудить его, хотя солнце уже поднялось над горизонтом.
Глава IV
ПОСЛЕДНИЕ СОВЕТЫ ГОСПОДИНА МАНУЭЛЯ АСОМПСЬОНА
Нужно ли говорить о чувствах, которые испытывал Жак Эллок с того дня, когда Жан уступил место Жанне. С того дня, когда спасенная из вод Ориноко дочь полковника де Кермора уже больше не могла скрываться под маской племянника сержанта Марсьяля.
Само собой разумеется, что эти чувства не остались тайной для двадцатидвухлетней девушки, хотя в мужской одежде она выглядела лет на семнадцать.
Да и Жермен Патерн, который, по словам Жака, «ничего в этом не понимал», заметил, что творилось в сердце его друга. Но скажи он: «Жак, ты любишь мадемуазель Жанну де Кермор», тот наверняка бы ему ответил: «Мой бедный друг, ты ничего в этом не понимаешь». И Жермен Патерн ждал случая сказать Жаку, что он по этому поводу думает, ну хотя бы для того, чтобы в лице собственной особы реабилитировать натуралистов, ботаников и прочих ученых и доказать, что им уж не настолько чужды тонкие душевные переживания, как это обыкновенно принято считать.
А какие мысли посещали сержанта Марсьяля, когда он размышлял обо всех этих событиях, о неосуществившихся намерениях? Об этом проклятом чубаско, из-за которого, несмотря на все его предосторожности, был раскрыт их общий с Жанной секрет? О том, что теперь он уже окончательно перестал быть родственником Жана де Кермора, поскольку племянник оказался племянницей, а он даже и не приходился ей дядей?
В глубине души он был в ярости, в ярости и на себя, и на всех остальных. Жан не должен был падать в воду во время урагана... А ему следовало самому броситься в реку, чтобы не позволить другому вытащить ее оттуда... Что до Жака Эллока, ему незачем было оказывать ей помощь... Это ведь его не касалось! И тем не менее он правильно сделал, потому что, если бы не он, она... она бы наверняка погибла. К тому же, и сейчас можно было надеяться, что никто ничего не узнает. Все по-прежнему сохранялось в тайне... Спаситель Жанны вел себя на редкость сдержанно, и сержант не замечал ничего подозрительного. Его полковник, когда он наконец-то увидит его, не сможет ни в чем его упрекнуть...
