Владимир Арсеньев - В горах Сихотэ-Алиня
В это время в лесу показались собаки. Они бежали вразброд, связанные по две, по три и в одиночку. Настороженные уши, горящие глаза и порывистое дыхание их указывали на то, что они гнались по следам козули. Собаки пронеслись мимо нас с такой быстротой, что задержать их нам не удалось.
Минут через десять пробежал и Марунич, держа в левой руке винтовку, а правой отчаянно жестикулируя. Вид у него был растерянный, папаха сдвинута на глаза, физиономия исцарапана, одежда изорвана.
— Где? Где? — кричал он.
— Кто? — спрашивали изумленные стрелки.
— Да коза! — нетерпеливо отвечал он. — Она в вашу сторону побежала, — и, увидев собак на реке, он бросился за ними.
— Постой, погоди, — кричал ему Рожков, — все уже кончено, коза давно ушла.
Марунич остановился, испытующе посмотрел на реку, потом махнул рукой и воротился назад.
Стрелки окружили его, начали осматривать со всех сторон и засыпать вопросами.
— Где ты был? В чем дело? — спрашивали они.
Марунич отдышался, поправил папаху и стал рассказывать, и чем больше он говорил, тем громче смеялись его товарищи.
А случилось с Маруничем вот что.
Собираясь на охоту, он не зарядил ружья, а обойму с патронами сунул за голенище валенка.
Двенадцать ездовых собак, которых он взял с собою, все время сильно тянули за поводки. Опасаясь, как бы они не вырвались и не убежали, он, улучив удобную минутку, задержался у какого-то дерева и привязал их к своему поясу.
Как на грех, в это время из соседнего распадка выскочила козуля. Вспомнив, что ружье его не заряжено, Марунич стал искать за голенищем патроны, но обойма спустилась так низко, что достать ее рукой он никак не мог.
Тогда он сел, снял валенок и вытряхнул обойму. В этот момент собаки, почуяв козулю, бросились под уклон с горы.
Марунич рассказывал, что собаки его тащили по земле, как чурбан на веревке. Он кричал, хватался за кусты, камни, за все, что попадалось под руку.
Но скоро ему удалось заклиниться между двумя близко растущими деревьями, поводок, наконец-то, лопнул, и собаки уже одни погнались за зверем.
Следы, оставленные Маруничем на земле, были еще свежи, и по ним он легко дошел до своего валенка. Тут же рядом лежала винтовка и обойма с патронами.
Зарядив ружье, он побежал за собаками в надежде, что они догонят козулю. Людские голоса, стрельба из ружей и собачий лай привели его к фанзе Кивета.
Когда Марунич узнал, что козуля ушла, он рассердился:
— Сколько времени я с собаками гнал ее, а вы, столько народу, не могли в лежачую попасть, — недовольным тоном говорил он, — не стану я больше ходить для вас на охоту.
После этого он принялся вынимать из рук занозы и смазывать иодом ссадины и ушибы, а их было так много, что после этой «операции» кожа его сделалась пестрой, как шкура пантеры.
— Полно вам зубоскалить, — огрызнулся Марунич на стрелков, которые продолжали комментировать его приключение и покатывались со смеху, глядя на его разрисованную иодом физиономию.
Марунич отправился на кухню и занялся своим делом, а Вихров, собрав всех свободных людей, пошел искать собак.
Близился вечер. Усталое небо поблекло, посинел воздух; снег порозовел на вершинах гор, а на темных склонах принял нежно-фиолетовые оттенки. Тишина и сумрак спустились на землю.
Совсем в сумерки возвратился Вихров с собаками. Одна из них подошла к Маруничу и начала лаять.
— И ты туда же. Уйди, окаянная! — крикнул он сердитым голосом и пустил в нее головешкой.
Глава девятая
Филин-рыболов
Сидение в фанзе Кивета особенно было тягостно для стрелков и казаков. Они придумывали всякие способы, чтобы развлечься и чаще всего ходили на охоту. Наиболее удачливым был из них Ноздрин. Уходил он в одиночку на целый день и возвращался совеем в темноте.
Однажды он поднялся задолго до рассвета. Сквозь сон я слышал, как он собирался и заряжал ружье. Потом я снова заснул и проснулся тогда, когда уже было совсем светло. Открыв глаза, я увидел Ноздрина. Он был недоволен тем, что рано встал, ходил понапрасну, проголодался и разорвал обувь, которую теперь надо было починять. За утренним чаем он рассказал, между прочим, что спугнул с протоки филина, который, по его словам, был в воде.
Этот день прошел как-то скучно: все записи в дневниках были сделаны, съемки вычерчены, птицы и мелкие животные препарированы. Словом, все было в порядке, и надо было заняться сбором новых материалов. Весь день мы провели в фанзе и рано вечером завалились спать. Как-то вышло так, что я проснулся ночью и больше уже не мог заснуть. Проворочавшись с боку на бок до самого рассвета, я решил одеться и пойти на рекогносцировку в надежде поохотиться за крохалями и кстати посмотреть, как замерзает река.
Когда я выходил из дому, чуть брезжилось. Неясный свет утра боролся с ночным сумраком, еще господствовавшим над землей. От дома шло несколько троп. Я наугад пошел одной из них. Она скоро разделилась на две, а потом на три отдельных следа. Я взял тот, который шел к реке, два других уходили в горы. Протока, сначала широкая, стала быстро суживаться. В одном месте две галечниковые отмели совсем близко подошли друг к другу; только узенькая полоска мелкой воды разделяла их между собой. На краю одной из них находился какой-то темный предмет. Мне показалось, что он шевельнулся. Я остановился, чтобы лучше его рассмотреть, но в это время темный предмет вдруг поднялся на воздух и полетел в лес. Я вспомнил, что вчера вечером Ноздрин говорил о том, что видел филина в воде. Что он мог тут делать? Я спустился вниз и прямо направился к гальке.
Долголетние скитания по тайге и уроки туземцев приучили меня разбираться в следах. Вода в протоке была чистой, галька в нескольких местах запачкана экскрементами пернатого хищника, а на свежей пороше по льду — десятка два старых и новых следов больших птичьих лап. Значит, филин прилетал сюда часто. А так как я и Ноздрин видели его на рассвете, то надо полагать, что и впредь его можно будет застать здесь в это же время. Я решил заняться наблюдением и еще раз притти сюда, но пораньше. Так я и сделал. На следующий день я поднялся, когда было еще совсем темно, оделся и, стараясь не шуметь, вышел из фанзы, тихонько прикрыв за собою дверь.
Еще и не начинало светать. Высоко на небе почти в самом зените стояла луна, обращенная последнею четвертью к востоку. Она была такая посеребренная и имела такой ликующий вид, словно улыбалась солнцу, которое ей было видно с небесной высоты и которое для обитателей земли еще скрывалось за горизонтом.
В стороне от месяца над сопкой, очертания которой в ночной тьме чуть были заметны, ярко блистал Юпитер. Со стороны северо-западной тянуло холодным, резким ветром. Он сначала резал мне лицо, но потом оно обветрилось: неприятное ощущение быстро исчезло, и на смену ему явилось бодрящее чувство.
