Сесил Форестер - Хорнблауэр и «Атропа»
Кусок дерева! Нет, всего лишь доска, служившая буйком.
— Вытащите этот трос, — приказал Хорнблауэр загребному. Тот вытянул десять фунтов веревки — она оборвалась. Вот и весь результат взрыва — оборвался буек.
— Спустите новую кошку с тросом, — приказал Хорнблауэр. Буек не должно было отнести далеко — надо отметить хотя бы это место.
Хорнблауэр посмотрел на Луни. Тот, казалось, был не прочь нырнуть. Они сэкономят время, если сейчас же осмотрят жалкие результаты своих усилий.
— Луни. — Хорнблауэр указал за борт. После того, как он указал второй раз, Луни кивнул и начал раздеваться. Насколько Хорнблауэр помнил, он не сделал еще сегодня свои пять погружений.
Луни раздул грудную клетку и соскользнул в воду. Небольшие волны, набегавшие на барказ, были какие-то необычные. Они не соответствовали направлению ветра и шли, казалось, со всех сторон. Хорнблауэр понял, что это отголоски вызванного взрывом водоворота.
Над водой показалась голова Луни с длинной черной косичкой. Цейлонец скалил белые зубы — если б он не глотал ртом воздух, можно было бы счесть, что он улыбается. Он ухватился за планширь, что-то сказал товарищам, и те громко защебетали. Очевидно, взрыв, оторвавший буек, не отнес его далеко. Ныряльщики возбужденно переговаривались. Луни прошел на корму, шагая по банкам между матросами. Он что-то тер краем одежды. Расплывшись в улыбке, он протянул это что-то Хорнблауэру — маленький диск, потемневший, изъеденный и все же… все же…
— Разрази меня гром! — воскликнул Хорнблауэр. Это был английский шиллинг. Хорнблауэр вертел его в пальцах, не в силах выговорить ни слова. Все смотрели на него; догадались даже те, кто не мог рассмотреть как следует. Кто-то крикнул «ура! », остальные подхватили. Хорнблауэр смотрел на широко улыбающихся матросов. Даже Клут размахивал шляпой и орал.
— Молчать! — рявкнул Хорнблауэр. — Мистер Клут, вам должно быть стыдно.
Но шум стих не сразу — все были слишком возбуждены. Наконец, матросы смолкли и замерли в ожидании. Хорнблауэр, не продумавший, что делать дальше, совершенно потерялся — неожиданный поворот событий выбил его из колеи. На этом надо пока закончить, решил он наконец. Ясно, что для подъема сокровищ понадобится новое оборудование. Цейлонцы на сегодня свое отныряли. Кроме того, надо сообщить Маккулуму о результатах взрыва и выслушать, что тот намерен делать дальше. Хорнблауэр вдруг осознал: ни из чего не следует, что дальше все будет просто. Один шиллинг — это еще не четверть миллиона стерлингов. Возможно, потребуется еще немалый труд.
— Весла! — рявкнул он ожидающим приказа матросам. Весла застучали в уключинах, и матросы наклонились вперед, готовые грести. — Весла на воду!
Лопасти погрузились в воду, барказ начал набирать скорость.
— Правьте к кораблю, — хмуро сказал Хорнблауэр рулевому.
Он продолжал хмуриться всю обратную дорогу. По его лицу можно было бы счесть, что барказ возвращается после сокрушительной неудачи. На самом деле, сердился он на себя: сердился, что у него не хватило сообразительности отдать необходимые приказы сразу, как только ему положили в руку шиллинг. Вся команда барказа видела его в растерянности. Он уронил свое драгоценное достоинство. Поднявшись на борт, он хотел было проскользнуть в каюту, но здравый смысл возобладал. Хорнблауэр пошел к Маккулуму обсудить ситуацию.
— Водопад серебра, — сказал Маккулум. Он только что выслушал ныряльщиков. — Мешки истлели, и, когда взорвали каюту, где они хранились, серебро высыпалось. Я думаю, с ним будет просто.
А золото? — спросил Хорнблауэр.
— О золоте Луни ничего пока сказать не смог, — ответил Маккулум. — Смею полагать, что если бы я сам был на барказе, то разузнал бы больше.
Хорнблауэр сдержал ответную колкость. Маккулум хочет ссоры, и незачем доставлять ему это удовольствие.
— По крайней мере, взрыв свое дело сделал, — сказал Хорнблауэр миролюбиво.
— Вероятно.
—Тогда почему, — задал Хорнблауэр давно мучивший его вопрос, — почему обломки корабля не всплыли на поверхность?
— Вы действительно не знаете? — Сознание своей учености так и распирало Маккулума.
— Нет.
— Это элементарный научный факт. Древесина, длительное время пролежавшая на большой глубине, пропитывается водой.
— Да?
— Дерево плавает — это, я полагаю, вам известно — лишь благодаря содержащемуся в его порах воздуху. Под давлением воды воздух этот постепенно выходит, оставшийся же материал теряет свою плавучесть.
— Понятно, — сказал Хорнблауэр. — Спасибо, мистер Маккулум.
— Я уже привык, — заметил Маккулум, — восполнять пробелы в образовании королевских офицеров.
— Тогда я надеюсь, — сказал Хорнблауэр, сдерживая гнев, — что вы займетесь и моим образованием. Что нам предстоит делать дальше?
Маккулум поджал губы.
— Если б этот чертов немецкий лекарь выпустил меня из постели, я бы занялся этим сам.
— Скоро он снимет швы, — сказал Хорнблауэр. — Сейчас же нам надо торопиться.
Его бесило, что капитан вынужден терпеть такую наглость на своем же собственном корабле. Он подумал, какие меры может принять официально. Он может поссориться с Маккулумом, бросить всю затею, и написать Коллингвуду рапорт: «по причине полного нежелания сотрудничать со стороны мистера Уильяма Маккулума, служащего Достопочтенной Ост-Индской компании, экспедиция закончилась безуспешно». Несомненно, у Маккулума будут неприятности. Но лучше добиться успеха, пусть даже никто не узнает, каких это ему стоило моральных страданий, чем вернуться с кучей оправданий и с пустыми руками. Если сейчас он спрячет свою гордость в карман и убедит Маккулума дать четкие указания, это будет не менее достойно похвалы, чем если бы он повел матросов на абордаж вражеского судна — хотя в последнем случае вероятность заслужить абзац в «Вестнике» была бы гораздо больше. Хорнблауэр принудил себя задать нужные вопросы и выслушать, что Маккулум с большой неохотой отвечал.
Зато потом, за обедом, Хорнблауэру было с чем себя поздравить — он выполнил свой долг, отдал необходимые приказы, все готово. К этому приятному сознанию добавлялось воспоминание о том, что сказал Маккулум. Пока Хорнблауэр ел, в памяти постоянно всплывали слова «серебряный водопад». Не требовалось большого воображения, чтоб представить себе мерцание воды, остов, взорванную кладовую, застывший водопад серебра. Грей написал бы об этом поэму. А где-то, дальше в кладовой, еще и золото. Жизнь хороша, а он — удачливый человек. Он медленно прожевал последний кусок жареной баранины и принялся за листики салата — сочные, нежные, первые дары турецкой весны.
