Дмитрий Стахеев - За Байкалом и на Амуре. Путевые картины
Через год несколько китайцев добрались до Иркутска, открыли там магазин с чаями и шелковыми материями, завели китайский трактир, довольно грязненький и плохонький. Впрочем, дела их идут в денежном отношении не очень плохо и вероятно в таком же состоянии будут продолжаться. Маймайтчин из рынка, снабжавшего чаями всю Россию, превратился в рынок, с которого чай расходится только по Забайкалью и Восточной Сибири; в Западной Сибири он уже встречается с чаем кантонским и не может с ним конкурировать — кантонский стоит дешевле.
В последнюю мою поездку в Сибирь я встретил знакомых китайцев в иркутской таможне.
Восторгам и радости не было конца.
— Митер! Митер!
— Стара плиятер!
— Э!
— Како пожива!
— Плиятер!
— Э!.. Джо та на! (Вот как!).
— Плиятер! Сердечна! Э!..
— Митер!.. Э!..
Чуть не плачут — обрадовались.
— Ну как ваши дела идут?
— Худа!.. Како можно.
— Прежни времи маймайтчински хырошанки быле!
— Теперь худа!
Погоревали о делах и разговор перешел на г. Иркутск.
— Ну как он вам нравится?
— Печински лучше…
— А телеграф-то? У вас в Пекине телеграфа нет.
— Э! Тута черта дела.
— Нама за черта плиятер нету…
На другой день они явились в мою квартиру.
— Здрасту, Митер!
— Стара плиятер!
После обычных приветствий, расспросов о здоровье, погоревали китайцы о Маймайтчине и потом попросили меня написать для них депешу, которую они хотели отправить в Кяхту к одному из русских комиссионеров, с передачею в Маймайтчин.
— Как же вы хотите посылать депешу по телеграфу, когда он по-вашему есть дело чертово?
— Э, нужды нету! Ты пиши. Нама чай фамильный сюда надо. Пиши.
— Тута ярова почта (телеграф), мы сами отдаем…
Зная расчетливость китайцев, я спросил, известно ли им, сколько стоит посылка депеши из Иркутска в Кяхту.
— Нет, неизвестна.
— То-то, смотрите. Телеграмма стоит недешево.
— А сколько плимерна? — спросили старые знакомые, навострив уши.
— Полтора рубля.
— Како можно такой слова? — закричали китайцы и от удивления привскочили на своих местах.
— Джо! (Ах!) Какой цена! — кричали они, широко раскрыв свои черные глаза. — Чево напрасна? Тута дела легоньки, только мало-мало постукать — полтора рубля!
— Жестоки!..
— Да ты, Митер, я подумай, врешь?
— Правда. Зачем мне врать?
— Яй боха (Ей богу)?
— Зачем божиться, говорю — правда.
Китайцы задумались, но однако порешили послать депешу.
Это было мое последнее свидание с китайцами.
Из последних известий, полученных с китайской границы, мы знаем, что Кяхтинская торговая слобода почта вся сгорела, сгорела и часть Маймайтчина; но нынешняя Нижегородская ярмарка дала значительную пользу на кяхтинский чай и это заставляет нас остановиться в произнесении приговора о невозможности существования Кяхты. Самые последние известия, полученные по прошествии нескольких месяцев со дня пожара, истребившего Кяхту, знакомят нас уже не с обгорелыми пепелищами кяхтинских торговых домов, а с новою планировкой улиц, с планами будущих зданий, которые предполагается построить из кирпича и камня, а не из дерева, как это было прежде.
Следовательно, нельзя заранее сказать, что ожидает нашу чайную торговлю и в какие отношения станем мы к нашим соседям китайцам. Прежнего Маймайтчина конечно уже не будет, такой пользы на чай, какую прежде драли с нас китайцы, конечно им не получить; да и наши купцы тоже должны проститься с прежними громадными барышами, но чайная торговля с Китаем может принять большие размеры, только не на границе, а внутри Китая. Следовательно, наша старуха Кяхта может снова помолодеть, сделавшись главным складочным пунктом, через который неминуемо должны проходить товары в Китай и из Китая. Можно надеяться, что горькие последствия ошибок прежних лет послужат хорошим уроком нашему купечеству.
От Кяхты до Благовещенска
I
Путь из Кяхты на Амур заставляет нас вернуться несколько назад. Мы снова на той дороге, по которой ехали в Кяхту. Опять перед нами бедный город Селенгинск, степная, лишенная видов дорога; снова бурятская кумирня, одиноко стоящая посреди безлюдной степи, наводит нас на прежние впечатления.
При проезде в Кяхту, мы своротили с почтовой дороги за 20 верст от г. Верхнеудинска. Теперь нам нельзя миновать этот город и потому мы должны сказать о нем несколько слов.
Верхнеудинск ничем не замечательнее Селенгинска, разве только тем, что стоит он при р. Селенге, тогда как Селенгинск отстоит от реки этого имени на несколько верст; впрочем, так называемый старый Селенгинск стоит тоже на берегу реки, но только в нем (т. е. в старом городе) осталось очень мало жителей, потому что бо́льшая часть из них переселилась на новое место.
Население Верхнеудинска значительно более, чем население Селенгинска. Первый имеет хотя какую-нибудь будущность, потому что с того времени, как открылся путь на Амур, город этот начинает несколько оживляться: то обозы тянутся через него, то проезжающие едут. Селенгинск же не имеет никакой будущности, и с того времени, как чайная торговля на Кяхте ослабела, этот городишко окончательно пустеет. Что же еще сказать о Верхнеудинске? Да более и сказать о нем нечего, даже и почтмейстера, подобного селенгинскому, в Верхнеудинске не оказалось, т. е. пожалуй, почтмейстер-то и есть, но он политикой совсем не занимается и думает только о том, как бы доказать проезжающему, что лошади все в разгоне…
В Верхнеудинске бывает ярмарка, на которую съезжаются торговцы со всего Забайкалья. Начало этой ярмарки в январе; но случается так, что Байкал замерзает позднее обыкновенного и товары, следующие из Иркутска, приходят на ярмарку после ярмарки. Таким образом ярмарка оказывается без многих товаров; но это нисколько не вредит делу: купцы, опоздавшие на ярмарку, вносят гильдейские деньги и открывают свои лавки. Со стороны купцов было ходатайство о том, чтобы время, назначенное для Верхнеудинской ярмарки, изменили и вместо января назначили ее в феврале. По всей вероятности это ходатайство теперь уважено.
Из Верхнеудинска путь идет по Бурятской степи до г. Читы (на расстоянии более 500 верст). По этой степи кочуют буряты, обладающие громадными стадами баранов и бесчисленными табунами лошадей. Селения очень редки; реки от почтового тракта далеко; ключи, орошающие степь, встречаются довольно часто, вода в них мягкая, светлая и холодная.
Чита — город без жителей; в нем не более тысячи человек всего населения. Этот город, вероятно, скоро заселится, потому что с открытием свободы золотопромышленности, открывается обширное поле деятельности для частных лиц. От воспоминаний о Чите всего более остается в памяти песок; самый город представляется мне теперь какой-то необыкновенной массой песку, — песок везде: при въезде, внутри города, в квартирах и при выезде — все песок, и поэтому Читу справедливо называют песчаным городом.
