Георгий Ушаков - Остров метелей
- Да ничего у меня нет. Вот только бусы.
Асисяк взялся за нитку бус на шее Кутылена, и нитка прошла сквозь шею, как через снег. Кутылен взялся за нитку на шее Асисяка, и она прошла сквозь шею, словно через снег. Сняли с каждой нитки по бусинке, поменялись ими, стали друзьями.
Асисяк поднялся и улетел на Диомид, а Кутылен сел на свою нарту, и она без собак понеслась вперед, да так быстро, что чуть не пролетела мимо Чаплина в море. Насилу он ее остановил.
В Чаплине и сейчас живет внук Кутылена. Он хорошо знает историю дела, а на Диомиде дети Асисяка показывают бусинку, которую их отец получил от Кутылена.
Теперь таких шаманов уже нет. Люди стали слабее, и шаманы тоже. Главное занятие их — лечение больных, которым домашние средства не помогают.
Мне удалось проследить несколько случаев из лечебно» практики Аналько.
Эскимоска Агык долго чувствовала недомогание. Лекарства, которые она получала от врача нашей фактории, не приносили ей облегчения, и муж больной решил потихоньку пригласить Аналько. Шаман явился, расспросил о симптомах болезни, сказал, что от больной «отлетела тень», и вызвался найти ее и вернуть владелице.
— Начал Аналько играть на бубне и петь песни, — рассказывал мне Анъялык, брат Агык, — а в яранге было темно. Голос Аналько уходил все дальше и дальше, словно под землю. Дотом он вернул голос из-под земли, и мы услышали, как он выплюнул на бубен тень Агык. Тогда Аналько велел Агык сесть напротив себя и положить перед собой меховые чулки: Когда она послушалась, он опять ударил в бубен и запел, а чулки, в которые Аналько посадил тень, сами стали подвигаться к больной. Как только чулки коснулись ног Агык, она схватила их и быстро-быстро, чтобы тень не выскочила, надела на ноги. Аналько же все играл и пел, и бусы Агык перелетели к нему, а потом вернулись обратно. Вот и все.
— Ну и что же, — спросил я, — почувствовала Агык облегчение?
— Ся! Наверное, ей лучше, жалуется она на болезнь меньше.
Анъялык рассказал мне и о том, как Аналько лечил его брата Югунхака от ишиаса.
— Аналько сыграл на бубне, спел песню, а потом надрезал ягодицу больного, что-то вытащил оттуда, съел, заиграл на бубне и еще раз что-то проглотил.,
— Ну, а надрез или хоть шрам у Югунхака остался? — поинтересовался я.
— Нет, ничего не осталось.
Летом 1927 года у Етуи разболелась спина. Он жил на северной стороне острова, и добираться до фактории, как всегда летом, когда санного пути нет и приходится идти пешком, было трудно. Больной решил пригласить шамана, а потом сам рассказал мне про этот случай.
— Помогло тебе лечение? — спросил я.
— Аналько играл на бубне, пел, дул мне на спину. Мне казалось, что меня иголками колют. А боли прошли, — ответил пациент. j
В конце первой зимы, проведенной нами на острове, заболела цингой дочь Тагъю — Кейвуткак. Я послал к ней врача, мы перевели больную на противоцинготную диету. По свидетельству приезжавших оттуда эскимосов, Кейвуткак начала поправляться. Потом сообщение с севером было прервано, а осенью я узнал, что и в этом случае родные девочки призывали Аналько. Шаман «лечил» девочку теми же приемами, которыми он пользовал Агык.
— Как же ты думаешь, Тагъю, — спросил я, — что помогло Кейвуткак — лекарства врача, продукты или шаман?
Тагъю было известно мое мнение о шаманстве, поэтому он ответил уклончиво, стараясь не обидеть меня.
— Когда Кейвуткак принимала ваши лекарства и ела присланные продукты, улучшения заметно не было, а вскоре после того, как пришел Аналько, она стала ползать, а потом и ходить. Но, может быть, к тому времени болезнь от нее уже ушла?
Шаманы берутся и за более сложные дела: «предупреждают» заболевания ребенка, находящегося еще в утробе матери.
У Нноко подряд умерло несколько младенцев. Отец был в отчаянье: видимо, домовой покровитель заленился и плохо исполняет свои обязанности, решил он, сжег покровителя на костре, взял палку, нож, вырезал нового покровителя и… пригласил того же Аналько.
Шаман взял таз, положил в него камень, налил морской: воды, а сверху затянул таз моржовым пузырем (таз — утроба матери, камень — ребенок). Действия его означали, что новорожденный будет крепок, как камень, и избежит участи своих предшественников.
Другие шаманы широко применяют способ «высасывания» болезни, к которому, кстати сказать, прибегают и эскимоски-матери, высасывая ушибы своих детей или дуя на ушибленное место. Шаман же после музыкального вступления (обязательной игры на бубне и пения) прикладывает губы к больному месту, некоторое время сосет его, а потом выплевывает на бубен какой-нибудь предмет: кусок кожи, мяса, насекомое, косточку, камешек или что-нибудь в этом роде — и предъявляет эту вещь окружающим. После этого он проглатывает этот «возбудитель болезни» или выбрасывает его.
Иногда злой дух, испугавшись других духов, покровительствующих шаману, предпочитает убраться, не оставляя никаких следов своего присутствия. Тогда шаман ограничивается игрой на бубне и высасыванием, как в случае «исцеления» Етуи.
«Медицинская помощь», которую оказывал Аналько, обычно сочеталась с курсом лечения у врача фактории. В ряде случаев эскимосы доверялись нашему врачу и не обращались к шаману, но от лечения домашним способом все-таки не отказывались. Так, например, Кивъяна, лечившийся у доктора Савенко, одновременно с этим несколько месяцев носил на кухлянке в качестве «наюг'иста» небольшой нож, вырезанный из моржового бивня, твердо веря в его целебную силу. Разумеется, я пользовался каждой возможностью, чтобы разоблачить действия шаманов, собирал эскимосов, разъяснял им проделки Аналько. Однажды, когда я узнал, что Аналько шаманит, я подошел к яранге и стукнул по стене палкой, потом еще раз, Эскимосы были убеждены, что это дух дает знать о своем присутствии. Когда же я вошел в ярангу и с помощью Павлова разъяснил им, что этим «духом» был их «умилык», они поразились. Аналько был разоблачен. Потом я созвал общее собрание, на котором Аналько покаялся и дал обещание прекратить свои фокусы.
Сколько бы ни прибегали эскимосы к помощи шаманов, к своим домашним «покровителям», какие бы ни приносили жертвы духам, они настолько привыкли к неблагополучному исходу заболеваний, что даже слово «ак'нилг'и»'— больной — употребляется ими гораздо реже, чем слово «ук'ую-гак'», означающее «желающий умереть».
Переход в небытие воспринимается ими спокойно. Они считают, что, умирая, человек уходит либо в страну ночи — под землю, к черту, либо в страну дня — на небо, к богу. Ужасы христианского ада им так же мало понятны, как и идиллические картины рая. По их представлениям, человек просто переселяется в новую область, где продолжает так же трудиться, как и на земле; уход человека из жизни они рассматривают, как переезд на байдарке из одной бух ты в другую. Вся разница между адом и раем заключается в том, что в раю светло и чисто, а в аду — темно, мокро и грязно. На вопрос о том, каковы же, по их мнению, порядки в этих загробных жилищах, эскимосы лаконично отвечают: «Ся» (Не знаю).
