Жюль Верн - Путешествие и приключения капитана Гаттераса
Однако доктор советовал им постепенно приучаться к суровой температуре, которая к тому же могла еще понизиться. Он советовал матросам мало-помалу подвергать свой кожный покров укусам холода и подавал пример всей команде. Но лень или оцепенение приковывали каждого к привычному месту, которого никто не хотел оставить, предпочитая всему сон, даже в нездоровом тепле.
По млению доктора, переход из теплой комнаты на мороз ничуть не опасен: этого не следует делать, только когда человек вспотел. В подтверждение сказанного доктор приводил немало примеров, но советы его почти всегда пропадали даром.
Что касается Джона Гаттераса, то, по-видимому, он был нечувствителен к холоду. Он молча прогуливался по палубе, не ускоряя и не замедляя шагов. Неужели мороз не влиял на его крепкий организм? Или он обладал в высокой степени той жизненной энергией, которую тщетно искал у своих матросов? Быть может, он был настолько поглощен своей навязчивой идеей, что становился невосприимчивым к внешним явлениям? Экипаж с удивлением наблюдал, как капитан спокойно переносит двадцатичетырехградусный мороз; нередко Гаттерас отлучался с брига на несколько часов, но по возвращении его лицо ничуть не бывало обморожено.
— Удивительный человек, — сказал однажды доктор Джонсону, — он просто изумляет меня! Он словно носит в себе раскаленную печь! Это одна из самых могучих натур, какие только мне приходилось наблюдать.
— В самом деле, — отвечал Джонсон, — он ходит на открытом воздухе, одетый не теплее, чем в июне месяце.
— Одежда не имеет тут особенного значения, — заметил доктор. — И в самом деле, какой толк от теплой одежды тому, кто сам не производит теплоты? Это все равно, что согревать кусок льда, закутав его в шерстяное одеяло. Но Гаттерас в этом не нуждается. Такова уж его натура, и я не удивился бы, если бы он излучал такое же тепло, как раскаленные угли.
Джонсон, которому было поручено каждое утро расчищать прорубь, заметил, что лед достиг уже более десяти футов в толщину.
Почти каждую ночь доктор мог наблюдать великолепное северное сияние. С четырех часов вечера на севере небосклон начинал чуть заметно светлеть, принимая палевые тона. Часам к восьми окраска сгущалась, и над горизонтом проступала золотистая кайма, опиравшаяся краями о ледяные поля. Постепенно сияние всплывало все выше, двигаясь по направлению к магнитному меридиану. Темноватые полосы пересекали лучезарный фон. Затем светящаяся зона начинала выбрасывать во все стороны разноцветные лучи, которые то разгорались, то меркли. Нередко в самый разгар северного сияния возникали одна над другой несколько лучезарных дуг, тонувших в волнах красных, желтых, зеленых лучей. Ослепительное, несравненное зрелище! Но вот дуги начинали сближаться, образуя лучистые венцы, сиявшие неземным великолепием. Мало-помалу они сливались, зарево меркло, лучи бледнели, краски гасли, и чудесное сияние, неприметно расплываясь, таяло на юге в померкших облаках.
Невозможно себе представить все очарование этой феерии, которая развертывается в высоких широтах, в каких-нибудь восьми градусах от полюса. Северное сияние, иногда наблюдаемое в умеренном поясе, не может дать даже приблизительного представления об этом грандиозном явлении природы. Можно подумать, что провидение, сжалившись над безотрадным севером, уделило ему самое изумительное из своих чудес.
Нередко на небе появлялись ложные луны, усиливая блеск ночного светила. Иной раз вокруг луны образовывались кольца, и она ослепительно сияла в центре светозарных кругов.
26 ноября было большое волнение, и вода била фонтанами из проруби. Толстый слой льда колыхался от морской зыби, и зловещий треск льдин говорил о подводной борьбе. К счастью, бриг прочно сидел во льду, только цепи его сильно гремели. Впрочем, в предупреждение несчастной случайности Гаттерас приказал закрепить их.
С каждым днем мороз все крепчал; небо заволоклось густым туманом; ветер яростно разметывал снежные сугробы. Трудно было определить, летел ли снег с неба, или поднимался с ледяных полей. Все кругом слилось в бушующей белесой мгле.
Экипаж занимался различными работами; главная из них состояла в приготовлении тюленьего жира и сала, которые мгновенно превращались в глыбы льда. Этот лед рубили топорами на куски, твердостью не уступавшие мрамору; таким образом, собрали около двенадцати тонн сала и жира. Надобности в таре не было, да и бочонки все равно лопнули бы под давлением жидкости при резких изменениях температуры.
28 ноября термометр упал до -32°F (-36°C). Угля оставалось всего на десять дней, и все с ужасом ждали минуты, когда запас топлива иссякнет.
В целях экономии Гаттерас приказал прекратить топку печи в кают-компании, и с этого дня Шандон, доктор и сам капитан должны были находиться в кубрике вместе с экипажем. Гаттерасу пришлось таким образом чаще быть с матросами, которые бросали на него хмурые, а порою и свирепые взгляды. Он слышал их жалобы, упреки и даже угрозы, но не подвергал их взысканию. Казалось, он был глух. Он не требовал места у огня и, молча, скрестив руки на груди, сидел где-нибудь в углу.
Несмотря на советы доктора, Пэн и его друзья не делали никаких упражнений: целые дни просиживали они, облокотясь на печь, или лежали, закутавшись в одеяла, на своих койках. Здоровье их стало быстро сдавать; они и не думали бороться с пагубным климатом, и неудивительно, что на бриге вскоре появилась цинга.
Доктор давно уже начал каждое утро выдавать экипажу лимонный сок и кальциевые пилюли. Но эти испытанные средства оказывали лишь слабое действие, болезнь развивалась, и вскоре у многих стали проявляться ее страшные признаки.
Тяжело было видеть несчастных, которые корчились от боли. Ноги у них чудовищно распухли и покрылись иссиня-черными пятнами; десны кровоточили, из распухших губ вырывались нечленораздельные звуки; переродившаяся, утратившая фибрин кровь уже не могла поддерживать жизнь в конечностях.
Клифтон первый заболел этим ужасным недугом, вслед за ним слегли Гриппер, Брентон и Стронг. Матросы, которых еще не коснулась болезнь, не могли не видеть страданий своих товарищей, потому что другого теплого помещения, кроме кубрика, не было. Приходилось жить всем вместе, и вскоре кубрик превратился в лазарет, так как из восемнадцати человек экипажа тринадцать вскоре заболели цингой. Пэну, по-видимому, суждено было избежать болезни; этим он был обязан своей на редкость крепкой натуре. У Шандона проявились было первые признаки цинги, но тем дело и кончилось. Благодаря прогулкам помощнику капитана удалось сохранить здоровье.
