Юрий Иванов - Острова на горизонте
Все ближе, ближе остров. Танкеры и сухогрузы на рейде, сияющая солнечными бликами гладь воды акватории порта Луи, обрывистые синеватые горы, шапки пальм, красная рябь черепичных крыш.
В клюзе гремит якорь-цепь, тяжелый лапчатый якорь бухается в воду. Она прозрачна, и видно, как якорь падает на грунт и поднимает мутное облачко.
Прибыли портовые власти.
— Может, пока суд да дело, мой помощник сгоняет на берег за почтой? — говорит капитан шипшандлеру. — Дадите свой катер?
— Пускай отправляется, — соглашается тот. Он отлично говорит по-русски. Учился в Москве. — В порту стоит моя машина. Сейчас напишу шоферу.
Я на катере. Бежит навстречу вода. Оглядываю знакомый пейзаж: пальмовый мысик справа, золотой пляж налево, впереди шпиль церкви Кассис-Чёрч, торчащий над черепичными крышами порта Луи у подножья горы Ла-Пус. Пахнет землей, травой, нагретыми на солнце камнями… Больше двух месяцев после захода на Канарские острова мы провели в открытом океане, и сейчас я с волнением ловлю земные запахи.
Промчавшись мимо судов, стоящих на рейде и пришвартованным к бочкам в узкой горловине гавани порта Луи, катер подходит к деревянному пирсу набережной. Смуглые лица, пестрая одежда, говор, крики, свистки и гудки подваливающих к пирсу катеров. Как все непривычно после океана! Выхожу на тесную, забитую автомобилями, велосипедами и людьми припортовую площадь, разыскиваю красный автомобиль шипшандлера.
Широкое шоссе вьется по холмам. Горы. Охваченные пламенем красных цветов драконовые деревья у дороги, домики с маленькими окнами, зеленый океан плантаций тростника и энекеля, из волокон которого изготовляются крепчайшие сизалевые канаты.
Когда-то на этом острове росли дремучие леса. Тут были красные, черные, эбеновые деревья. Теперь лесов на острове Маврикия нет: вырублены, проданы в Европу. Ныне на Маврикии зеленеют плантации сахарного тростника: остров — один из крупнейших в мире поставщиков сахара-сырца, патоки и винного спирта.
Ну вот и город Куарепипе. Проскакиваем его чистенькие улочки с двухэтажными домами, мчим мимо роскошных особняков и останавливаемся перед массивными железными воротами. В глубине тропического сада дом советского посольства…
Вечереет. Дневной зной спал, становится прохладнее, и воздух, с гулом врывающийся в раскрытые окна автомобиля, уже не жжет лицо. Быстрее, быстрее домой! Знаю, как меня ждут на танкере, всем не терпится получить весточку из дома. Вот они, два бумажных мешка с письмами!
Поворот, подъем… Показывается Порт-Луи. Океан, гавань, суда. Наш танкер на рейде. Машина ныряет в шум и гам узеньких улиц, и вскоре я стою на пирсе. Стою со своими мешками, оглядываюсь; катера шипшандлера нет, и вообще нет никаких катеров. Правда, метрах в пяти от пирса покачивается в волнах узкая, как пирога, шлюпка с белой надписью «Сайта Маргарита». На корме сидит седой, высушенный временем мужчина в ветхой, изношенной одежде, а посреди шлюпки, широко расставив ноги, стоит с кожей шоколадного цвета курчавый мальчонка в джинсах. Скрестив руки на груди, он внимательно глядит на меня и, улыбнувшись, кричит:
— Хеллоу! Вам на пароход?
— Мне на танкер. Но он стоит далеко. На рейде. — Я с сомнением осматриваю хрупкую посудину и гребца.
— Сэр! Это прекрасная лодка! — восклицает мальчик и для наглядности топает ногой. Посудина угрожающе кренится… — На этой шлюпке я могу перевезти вас хоть на ту сторону океана.
Еще раз осматриваюсь: катеров-такси не видно. Мальчик трогает за плечо Седого — так я прозвал про себя мужчину в шлюпке, — тот оживляется и начинает работать единственным кормовым веслом. Шлюпка ударяется о пирс, мальчуган выскакивает из нее и, подхватив мешки, тащит их в свое узкое хлипкое корыто. «Утопят они меня», — мелькает мысль, но мальчуган уже тянет за руку, и я, шагнув в шлюпку, сажусь на мешки.
Отталкиваемся от пирса. Между верхом борта и водой с ладонь… Устраиваюсь поудобнее. Мальчик становится рядом со стариком и тоже берется за отшлифованное до блеска древко весла. Улыбается мне и говорит:
— Только не шевелитесь, хорошо?
— Дышать можно?
— Йэс! — разрешает мальчик.
Проносится белый катер, волна подбрасывает шлюпку. Мальчик перестает смеяться, вдвоем со стариком они направляют посудину наискосок волне. Слышу, как хрустит старый остов, и ругаю себя: с ума сошел! Лучше проторчать на пирсе часа три, чем путешествовать на этой развалине! Пускай-ка они поворачивают назад.
— Послушайте, моряки, — начинаю я и внимательно смотрю в лицо старика, вижу, что глаза у него закрыты. Веки плотно стиснуты, и по их краю багровеют рубцы, будто веки спеклись.
— У него нет глаз, — говорит мальчик, поймав мой взгляд. — Он слепой.
— Слепой?
— Соленая вода выела ему глаза. Видите ли, мой отец подводный охотник. С самого детства…
— Так это твой отец, а не…
— Отец. Очень старый, да? — вздыхает мальчик. — Но тут уж ничего не поделаешь. Так вот, с самого детства он добывал у кораллового рифа красивые раковины, кораллы и бриллиантовых рыбок. Видели таких? В воде они красиво переливаются. Он ловил их для аквариумов, сэр. А сейчас их ловлю я. Десять рупий штука, это очень дешево, я слышал, что в Америке эти рыбки стоят по сто долларов.
— Ты сказал, что вода выела твоему отцу глаза. Я такого не слышал. Ты ничего не придумал?
— Да, это так. Он все время нырял с открытыми глазами и на большую глубину. Там, на глубине, глаза сплющиваются — так на них давит вода. И вот вначале он стал плохо видеть и чуть не попал в пасть акуле. Она плыла ему навстречу, а отец не заметил ее… — Мальчик передохнул. Мы разговаривали с ним на невероятном языке, в котором к основной массе английских слов примешаны испанские, немецкие, французские. Тем не менее мы понимали друг друга, хотя за точность перевода я не ручаюсь. — А потом глаза вдруг вытекли, вытекли из глазниц… Послушайте, может, вы купите у нас бриллиантовых рыбок?
Освещенный красным предзакатным солнцем, Седой старательно гребет. Мы уже довольно долго ползем по бухте, а он еще ни разу не передохнул, не разжал пальцев, вцепившихся в рукоять весла. Мальчик вспотел, он то и дело утирает пот с лица, а на лбу и впалых щеках старика — ни росинки. Кажется, что ни капли влаги уже нет в этом усохшем теле. Сколько ему? Лет шестьдесят? Все отдано океану: долгие годы жизни, глаза.
Фырча старым мотором, нас догоняет пузатый, залатанный досками катер, груженный мешками. Они прикрыты сверху серым вылинявшим брезентом. На корме, возле чадящего двигателя, сидит пожилой мужчина в драной соломенной шляпе и невероятно грязной полосатой пижаме. Видимо, мотор часто барахлит, и после возни с ним шкипер вытирает масленые руки о пижаму.
