60 дней по пятидесятой параллели - Виктор Николаевич Болдырев
Нас интересует последний вопрос: перспективы нового сорта на целинных землях.
— О! «мелянопус 26» давно вышел за пределы области. Он дает урожай и в сухие и влажные годы, хорошо растет в разных климатических поясах степи и чутко отзывается на орошение. Новая пшеница станет жемчужиной и Целинного края.
Пора уходить: смеркается. Вероятно, наш механик заждался на берегу заросшего пруда. Прощаясь, спрашиваем Анну Степановну: долго ли устоит «мелянопус 26» в бесконечной смене сортов.
— Вечно! — улыбается она. — В селекции полезные признаки не умирают, накапливаются от поколения к поколению, от сорта к сорту. Ведь этот сорт можно улучшать и скрещивать дальше…
Уже темнело, когда мы вернулись в лагерь. На опытной станции раздобыли молока, сметаны, яблок. У палатки горит костер. У огня ежится Федорыч. Полдня механик скучал один. Ему надоело ждать, он отправился обследовать пруд, попал в камышах в заросли ядовитой водяной крапивы — кушира. Ноги покрылись красными болячками и теперь чешутся нестерпимо. Пробовал мазать йодом — не помогает. Плавал на ту сторону пруда, познакомился с кузнецом, договорился о починке багажника. Наловил целое ведро карасей.
Ужин получился на славу. Спустилась ясная звездная ночь. Где-то близко гогочут, усаживаясь на ночлег среди травы, домашние гуси. Лысухи выплывают из камышей, молчаливые, таинственные. Хорошо засыпать на мягких кошмах.
Утром нас будят холодные капли: откуда капают?! Открываем глаза — батюшки! Крошечные лягушата набились в палатку, прыгают, падают на лица — куда-то спешат. Откидываем полог. Солнце встало, просвечивает сквозь росистую листву.
Принимаемся варить уху. Включаем радио. Загремела музыка, гуси загоготали, потянулись к палатке, вытянули шеи, слушают. Наш механик совсем разболелся, у него поднялась температура. Только сели завтракать — появился кузнец.
— Лекарство принес, лечить тебя надо кузнечным средством.
Николай ставит на походную клеенку бутылку водки, говорит, что надо выпить с солью.
— Мне для хорошего человека ничего не жалко… — искренно замечает он, — и вообще кузнецы самые лучшие люди, приходи ко мне в любую минуту, стучи. И встретим, ничего не пожалеем. И Валя у меня такая. И вообще, куда бы ни приехал, иди к кузнецу, компанейские люди. Ну, едем, собирайтесь… багажник заварим, а вы у нас погостюете… пластинки новые послушаете. Вчера вас ждали. И не стыдно вам — улеглись в траве. Неужто в хате у меня не нашлось бы места…
— По-походному лучше, привыкли мы на воздухе жить…
Угощаем гостя жареными карасями, яблоками, джемом; от кузнечного лекарства наш механик повеселел.
Познакомились мы и с гостеприимной Валей — женой кузнеца, прослушали новые пластинки и простились с Николаем, как с давним приятелем.
Через час мы уже мчимся по степной дороге на юг, к Прикаспийской низменности. Багажник прочно заварен, вьюк туго увязан в палатку. Федорыч поглаживает баранку, ласково вспоминает своего лекаря. Художник, откинувшись на сиденье, листает альбом. Интересно, какой получилась Анна Степановна?
— А ну, покажи портрет!
— Портрет? — удивляется он.
— Ты же рисовал Анну Степановну?
Валентин протягивает альбом. Во весь лист, крупным планом, смелым росчерком нарисована полная женская рука с тремя колосьями — рука, дающая благо человеку.
НА ДРЕВНЕДЕЛЬТОВЫХ ПЕСКАХ
Мираж приподнимает во всю ширь горизонта призрачные голубоватые гряды. Они дрожат, растягиваются, повисая над землей. Кажется, что там, в загадочно колеблющейся дали, вот-вот блеснет лагуна синего моря.
Навстречу машине по укатанной степной дороге ветер гонит, словно поземку по зимнему тракту, дымчатые струи песчинок, Около дороги, несмотря на сушь, пышно разрослись степные травы; как стрелы торчат тонкие стебли ковыля Лессинга — предвестника песчаных почв.
Мираж обманчив — гряда оказывается совсем близко. Вот уже поднимаемся на пологий холм. Колеса вязнут в рыхлой колее, буксуют.
Но вот и песчаный бугор!
Упираемся в громадный массив зарастающих песков. Пески лежат у края Прикаспийской впадины, в среднем течении Еруслана.
Вокруг песчаные пустоши и дюны, заросшие зеленоватой барханной полынью и песчаным овсом. Впереди, среди рыжих гребней, курчавятся густые лесные колки. Странно видеть лес в голой степи!
Машина фырчит, виляет по мягкой дороге. Забираемся дальше и дальше в песчаное царство. Не подведет ли «Москвич» в барханах, пробьемся ли к Еруслану?
Лесных куртин все больше и больше. Куда ни глянь, в песках ярко зеленеют деревья. Проезжаем сосновый лес на дюнах. Сосны приземистые, пушистые. Часто останавливаемся осматривать новые и новые зеленые кущи.
Чего только тут нет: береза, осина, дуб, ольха, вяз, ясень, осокорь, дикая яблоня, груша. В подлеске — черемуха, калина, крыжовник, черная смородина. В тенистых местах — листья ландыша. Щебечут лесные пичуги.
Как собрались в сухой безлесной степи эти разные деревья? Почему такой свежестью веет от их листвы? История Ерусланских песков примечательна.
Тридцать тысяч лет назад Каспийское море заливало всю Прикаспийскую низменность. Здесь, где мы пробираемся через барханы, древний полноводный Еруслан впадал в Хвалынское море — так называют геологи разливавшийся в далеком прошлом Каспий. Река образовала в этом месте ветвистые рукава дельты. Климат в ту пору был влажный, теплый, и берега проток тонули в густых широколистных лесах.
Климат менялся: становился суше и суше. Хвалынское море отступило далеко на юг. Еруслан удлинился, влился в Волгу, оставив позади мертвую дельту. Пески развевались ветрами. Сплошные леса, уступая суховеям (а позднее вырубке), разобщались на отдельные куртины, остатки которых сохранились теперь в котловинах, между буграми и гривами.
Рискуя застрять в песках, пересекаем последний, самый южный островок реликтовых лесов, уцелевший в безлесных степях между Волгой и Уралом.
Уф… кажется, пронесло! Пески остаются позади. Маленький «Москвич» превратился в настоящий вездеход.
Загромождая древние террасы Еруслана, бесконечный песчаный вал словно надвигается на ровную приречную террасу. По этой террасе идут проселочные дороги на юг, к границе близкой Волгоградской области, постоянно встречаются селения.
Разгоняя кур,
