Джереми Паксман - "Англия: Портрет народа"
«Пойте же, англичане, — загремел он с кафедры, — пойте!»
Мы застенчиво старались, как могли. Однако той задушевности, той страсти, которые вкладывали в свое пение уборщицы, в нашем исполнении не было. «Иерусалим» — это самое близкое к гимну (волнующий мотив с малопонятными словами), что есть у англичан. Но мы не могли исполнить его с какой-либо долей убежденности. Думаю, нам было неловко, поскольку все дело в том, у англичан нет национальной песни, как нет и национального костюма: когда по условиям конкурса «мисс Вселенная» потребовалось выйти в национальном костюме, «Мисс Англия» появилась в нелепом наряде бифитера.
Национальный день Англии 23 апреля проходит по большей части незаметно, в то время как придуманные британские церемониальные действа, такие как «официальный (?) день рождения королевы», отмечаются с артиллерийским салютом, вывешиванием флагов и приемами в посольствах Великобритании по всему миру. Самый близкий к национальному танцу англичан — моррис с неуклюжими телодвижениями, которые выделывают в пабах бородатые мужчины в протертых сзади до блеска брюках. Когда англичане играют с Уэльсом или Шотландией в футбол или регби, шотландцы могут спеть «Цветок Шотландии», валлийцы — «Земля моих отцов». Английской команде приходится раскрывать рот под звуки британского национального гимна, похожего на панихиду прославления монархии, задача которой — объединить несоединимые части все более и более ветшающего политического союза. На Играх Содружества организаторы приспособили под английский гимн песню «Земля надежды и славы». (Но когда в начале 1998 года футбольный клуб «Джиллингем» плелся во втором дивизионе после того, как им не удалось выиграть тринадцать игр подряд, и перед матчами с его участием по системе местного радиовещания для поднятия духа стали передавать «Земля надежды и славы», то посыпались яростные письма протеста от болельщиков, считавших, что эта песня может поднять дух лишь у фашистов.) Существует еще более пятисот чисто шотландских песен, многие из которых широко известны. Но зайдите в английский паб и попросите спеть «Пребудет Англия вовек», «Йомены Англии» или любую другую из старинных национальных песен, и ответом вам будет недоуменное молчание. Или того хуже. Единственное, что может с энтузиазмом исполнить толпа английских футбольных болельщиков — это спиричуэл чернокожих американских рабов. «Неси меня покойно, славная колесница» на матчах по регби и несколько устаревших попсовых песен, зачастую с непотребными словами, на футбольных встречах.
О чем говорит такое малое число национальных символов? Вы можете сказать, что это проявление какой-то самоуверенности. Любого англичанина приведет в смущение клятва верности, которую приносят каждый день в американских школах: подобное публичное изъявление патриотизма выглядит таким, ну, наивным. Когда в День святого Патрика ирландец появляется с пучком трилистника в петлице, англичане смотрят на него со снисходительной терпимостью: редко увидишь кого-то с розой в День святого Георга. Эту житейскую мудрость вскоре заменит общепринятое представление, что любое проявление национальной гордости не только просто наивно, но и в каком-то смысле предосудительно с точки зрения морали. Это подмечено Оруэллом еще в 1948 году. Он писал: «…среди левых всегда бытовало представление, что есть нечто слегка зазорное в том, что ты англичанин, и что нужно в обязательном порядке фыркнуть на каждое заведенное в Англии установление, будь то скачки или пудинг на сале[4]. Странно, но это неоспоримый факт, что почти любому английскому интеллектуалу будет более стыдно вытянуться по стойке «смирно» при исполнении «Боже, спаси короля», чем украсть деньги из кружки для пожертвований.»
Теперь при звуках «Боже, храни королеву» больше не встает никто, и попробуй какой-нибудь директор кинотеатра возродить былой обычай исполнять национальный гимн, все зрители разбегутся еще до конца его исполнения. В то время, когда высказывал свое раздражение Оруэлл, презрение левых интеллектуалов ничего не стоило, потому что англичанам не было нужды задумываться о символах своей национальной особенности: зачем это, когда живешь в господствующей империи мира. А так как Британия, по сути дела, политическое изобретение, необходимо было вовлечь в нее особенности составных частей Соединенного Королевства. Осажденное племя протестантских переселенцев, перемещенных на север Ирландии, яростно цеплялось за то, что они британцы, потому что ничего другого у них не осталось, но в других регионах «Кельтской окраины» традиционное самосознание могло без труда сосуществовать с британским, и англичане были счастливы признать этот факт, так как это вроде бы подтверждало их слова о том, что это союз отдельных территорий. Отсюда прозвища: шотландцы — джоки, валлийцы — таффи, а ирландцы — пэдди или мики. Заметим, однако — и это еще один показатель преобладания англичан, — что подобного прозвища для них не существует.
Авторы юмористического учебника истории «1066 год, и Все такое» заключают, что «Норманнское завоевание — дело хорошее, потому что с тех пор больше никто Англию не завоевывал, и она таким образом смогла стать ведущей нацией». Авторы признают, что история Соединенного Королевства — это история достижений Англии. Книга, написанная в 1930 году, заканчивается Версальским договором, которым завершилась Первая мировая война и в котором провозглашается, что «Англии следует позволить заплатить за эту войну» и что стран должно быть гораздо больше — «и это плохо, потому что по этой причине стало больше географии». Последнее предложение гласит: «Таким образом стало ясно, что высшая нация — Америка, и на истории была поставлена точка». Британцы стараются привыкнуть к этой точке уже три поколения.
Для шотландцев или валлийцев эта проблема стоит далеко не столь остро, потому что они так никогда полностью и не разрушили свое самосознание, хотя и отдавали себе отчет в том, что они британцы. Стать образцовым англичанином и англичанкой мог любой, кто хотел этого, поэтому школа Итон добилась такого успеха в соблазнении детей новых богачей, что, в свою очередь, вызвала появление массы подражаний Итону от Индии до Малави. Однако преуспевающий шотландец всегда мог обратиться (и то и другое совсем не обязательно взаимоисключают друг друга) к самосознанию предков, которое было совсем другим. Шотландия сохранила свою систему законов и образования. Возможно, в качестве компенсации за утрату независимости шотландцы сохранили живым чувство своей истории, «чувство тождества с умершими вплоть до двадцатого поколения», как пишет об этом Роберт Луис Стивенсон в незаконченном романе «Уир Гермистон». Их «традиционную» одежду, килт, изобрели для них заново как вариант пледа, который носили, прикрепляя к поясу, шотландские горцы (возможно, кстати, это сделал англичанин-квакер, владелец чугунолитейного цеха Томас Ролинсон, чтобы одевать своих рабочих). В то самое время, когда англичане становились все более регламентированными, чтобы отвечать требованиям развития промышленности и империи, сэр Вальтер Скотт воспевал дикий романтизм шотландских горцев. Чему тогда удивляться, что после распада империи шотландцам было на что оглянуться?
