Юрий Иванов - Золотая корифена
К вечеру достигли наконец шоссе, а к ночи, развив бешеную скорость, примчались в город Тему и, миновав его улицы, въехали в портовые ворота.
…Воздух насыщен запахом какао. Мельчайшая коричневая пыль витает в воздухе. Сухие зерна какао звонко лопаются под нашими ногами. Куда ни кинешь взгляд — всюду горы душистых мешков: какао, какао… Но мы смотрим сейчас не на душистые мешки, мы смотрим, как, быстро вырастая на глазах, приближается к пирсу белый «Марлин». На палубе, верхнем мостике, полубаке толпятся люди. Вон кок в белом колпаке. Он вытирает передником руки и улыбается во всю ширь своего добродушного, вечно красного от жаркой печи лица. Рядом поблескивает сединой висков наш суровый, неразговорчивый рыбмастер. Заметив мой взгляд, он улыбается и машет рукой, в которой дымится сигарета. А на крыле мостика Вениамин Огнев. Венька… черт!
— Эй, старик! Как дела? — слышу я его голос и хочу ответить, но ответ застревает в горле…
Капитан тискает нас, прижимает к своей могучей груди, "Я вам дам по Африке гулять…"
Вечером мы уже в море. Сегодня Новый год и вся команда сидит за длинным, от борта к борту, праздничным столом. Посредине его возвышается елка, сооруженная боцманом из реек и прядей сезалевого каната. Елка покрашена зеленкой в ядовито-зеленый цвет и густо намылена. Чтобы «елка» пахла елкой, боцман посыпал ее мелко наструганным хвойным мылом. Радист зачитывает поздравительные телеграммы от начальства, дирекции института, от команд других судов, работающих в тропиках. Потом он раздает личные радиограммы — белые листочки. Белые листки, в которых много теплых слов, любви, нетерпеливого ожидания. Белые листочки… они мелькают над столом. А мне… не забыли ли обо мне?
А вот и мне. Строчки прыгают перед глазами. Я читаю раз, другой. Еще пробегаю глазами по строчкам текста и складываю листок, убираю в карман, а потом вновь достаю. Как жаль, что мое новогоднее поздравление наверняка не успеет к Новому году. Радист с «Полесска» отстукал: "Жив здоров нетерпением жду встречи…" Отстукал, но сказал, что радиоцентр страшно перегружен. И когда дойдет очередь до моего поздравления. Новый год уже наступит.
— Послушай, Коля, — Вениамин трогает меня за рукав, — извини, но я послал Наташе радиограмму. Ну как бы от твоего имени.
— Что ты в ней нацарапал?
— Ну "поздравляю праздником… жив здоров нетерпением жду встречи целую Коля…" Я считал, старик,
— Все правильно. Дай твою лапу… И наливай по полному стакану.
Огненная жидкость прожигает внутренности. Зажмурившись, я сижу несколько мгновений неподвижно. В памяти проскакивают чередой образы, картины. Кипящая вода над рифом… песчаный берег и удаляющиеся фигурки друзей… черная вода и деревья, словно на костылях поднявшиеся из нее… костер, пальмы, девочка а красной юбке… и волны, волны, волны. Море, океан. Вот он совсем рядом, чуть плещется, мерцает колеблющимися отражениями звезд. Сколько раз он был грозен, сколько раз вселял в сердце страх и желание бежать от него подальше, на берег. Где твердая земля не колышется под ногами, где много пресной воды и люди не страдают от жажды. Уйти на берег? Покинуть тебя?.. Нет, старина, мы еще встретимся не раз. Мы еще поплывем. Мне еще рано на берег. Не могу…
Тропики. Гвинейский залив. Над нами черное небо в ярких дырочках звезд, месяц остроносым челном и тонкое посвистывание небольших птиц, серыми тенями скользящих над мачтами. На палубе стол от борта к борту, намыленная елка посреди него. Шум, смех, музыка. А из иллюминатора ходовой рубки торчит унылая физиономия Петра Скачкова. Что поделаешь? Вахта.
Мы встречаем Новый год.
В свой порт приходим поздно ночью. Сильный, пронизывающий до костей ветер насыщен снегом. Мы пятеро: я, Стась, Валентин, Веня и Петр Скачков — сидим в каюте, курим, коротаем время. Порой то я, то Валентин или Веня выскакиваем на палубу. Смотрим: не видно ли пирса? Только Стась и Петр не поднимаются из-за столика. Корин, как видно, не рассчитывает, чтобы какая-либо из его большеглазых знакомых пришла встречать белый теплоход, вернувшийся из тропиков, а Петр знает совершенно точно: на берегу его никто не ждет.
— Только вот девочка соседская. Лялька… может, она, — говорит он, не обращаясь ни к кому, — я ей всегда что-нибудь привожу. Да, она мне всегда рада, Лялька…
…Ветер. Снег. Ну и погодка! Глубокая ночь. Пустынный пирс надвигается на теплоход. Махнув рукой, уходит в каюту Валентин, разочарованно насвистывает что-то Петр. Да, никого нет. Только снег большими хлопьями сыплет и сыплет на пирс, палубу судна.
— Наташа где-то здесь, — упрямо говорю я, — она меня всегда встречает. Всегда…
Валентин пожимает плечами и, зябко поежившись, открывает железную дверь. Мягко стукнувшись бортом, «Марлин» застывает возле пирса: вот мы и дома…
Оставляя на палубе глубокие следы, я иду к сходням. На столбе с противным скрежетом болтается фонарь, и лампа его освещает то черную воду и полубак судна, то совершенно пустой пирс. Ни души… Только, чуть в стороне стоит «Волга» с шашечками на кузове.
Пирс пуст. Ждать до утра? Ворочаться всю ночь на койке? А может, с ней что-нибудь случилось?
Подняв воротник плаща, соскакиваю на пирс, дергаю дверку машины. Заднюю. Не люблю ездить в такси спереди.
— Алло… мотор свободен?
Я не слышу ответа: темная фигурка, прикорнувшая на заднем сиденье, протягивает ко мне руки…
Может, в этом и есть вся прелесть жизни — знать, что тебя всегда ждут…
вместо послесловия
День пасмурный. Из серого неба сеет мелкий, надоедливый дождь. Ветер порой встряхивает деревья, и уже сбросившая листья бузина трется о стену дома. Поздняя осень.
В комнате прохладно. На столе торопливо тикают часы. Мы сидим с Наташей возле моего набитого вещами, но еще не закрытого чемодана: ухожу в новый рейс. В Карибское море. К берегам Кубы. Там меня ждет новая работа, поиск рыбы, новые приключения.
Звякает в прихожей звонок.
— Вот и такси… — упавшим голосом говорит Наташа. Она крепится, улыбается, но я отлично знаю, чего это ей стоит. — Ты все ж возьми свитер. Ведь уже скоро зима…
И хотя мы только ссорились из-за этого свитера: Наташа всегда укладывала его в чемодан, а я вынимал, сейчас я не возражаю. Ладно. Пускай лежит. Может, и в Карибском море будут прохладные дни.
— Ну что ж, пора… — говорю, окидывая взглядом комнату. Вновь я войду сюда лишь через полгода. Если, конечно, ничего не случится и рейс не затянется… Книги, деревянные африканские уродцы, раковины, кораллы. Глаза на мгновение задерживаются на зеленой, покрытой ракушками бутылке. Еще летом ее пересдали нам из Габона, где ее выбросило на побережье у мыса Лопес. В бутылку попала вода. И почти все, кроме адреса, расплылось по бумаге синим пятном. Я уже и сам не помню, что нацарапал тупым химическим карандашом на листке из тетради лунной ночью в душном Гвинейском заливе…
