Венеция. Под кожей города любви - Бидиша
Торопливо обмениваемся новостями. Стефания страшно вымоталась, в последние дни они с шестью коллегами ездили на тесном грузовичке по стране, сопровождая актерскую труппу.
— Я обнаружила, что продюсеру приходится быть еще и психологом. Когда у тебя проблемы с режиссером, ему нельзя сказать: «Слушай, ты ведешь себя как полный говнюк и всех уже задолбал». Приходится говорить: «Возможно, членам съемочной группы было бы проще понять задачу, если бы вы не заглядывали постоянно в камеру, потому что они уважают ваше мнение и могли бы поговорить непосредственно с вами».
— Ты дипломат!
— Ну а ты, Бидиша? Когда окончишь книгу? Чем еще занимаешься?
— Готовлюсь к марафону.
Именно к этому я и готовлюсь в результате своих тренировок. Марафон будет в конце октября.
— Нет, в самом деле? — спрашивает Стеф.
— Да. Мне нравится получаться медали.
— Иногда мне кажется, ты больше католичка, чем я… Слишком целеустремленная, готова отказать себе во всем…
— Ну, физическая усталость от марафона мне будет наградой за страдания в процессе тяжелого умственного труда!
Подруга подавляет зевок:
— Может, потому что я уроженка Средиземноморья, мне необходимы хотя бы три недели отдыха в году: поехать в горы, проветриться, переключиться, побыть на природе. Ладно, пусть две недели или десять дней. Это помогает мне восстановиться. Хоть недельку ничем не заниматься и чувствовать себя просто телом, физическим телом.
— Зачем ты убавляешь время? Ты заслуживаешь полных трех недель отдыха, — твердо заявляю я.
Рассказываю о своем новом любимом месте отдыха — церкви Фрари, и мы сворачиваем на одну из излюбленных тем: о достоинствах уединенной жизни, посвященной размышлениям и созерцанию.
Реплика Стефании:
— Я тут болтала с подругой, которая сняла документальный фильм о женском монастыре в Риме. Фильм называется «Служение».
— Ух! Расскажи.
— Странно, что многие монахини не смогли толком объяснить, почему они там. А половина из них лесбиянки. Монахиня говорит, и это сразу заметно. По крайней мере четыре из них точно лесбиянки. Потому что режиссер — ее зовут Мариэлла — просто необыкновенная красавица. Ты с ней встречалась в Лондоне, помнишь?
— Да. Она красива, но… — Мы обе инстинктивно поднимаем руки вверх. — У нее лицо такое жесткое, будто каменное.
— И они все ее хотели, — заканчивает свою мысль Стеф. — Они гомосексуальны, но не хотят это признать, вот и уходят в монахини…
— Я думаю, так часто бывает. И с монахами тоже. Я уверена, у всех у них есть свои тайные фантазии, — вставляю я. — А что им еще делать в монастыре? Подмести? Отполировать статуи Иисуса?
— По большому счету, жизнь у них хорошая.
— Да уж, в миру жить труднее.
— Надо признать, у меня с этим миром постоянные нелады, — признает Стеф.
— У меня тоже. Но знаешь, вместо того чтобы целиком уходить в закрытый мир, мне кажется, было бы проще найти себе удобную квартиру.
— А к ней — много денег, — добавляет она.
— А еще профессиональное признание, хорошие друзья и чтобы была интересная работа, но не слишком много.
— Но в Италии не так просто попасть в монастырь, — задумчиво произносит Стеф. — Там предпочитают людей с образованием, тех, кто изучал философию вместе с богословием. Нужно сдать серьезный экзамен. Подготовка к нему занимает два года.
— Серьезно? В Англии монастыри буквально зазывают послушников. Но никто не идет. Я читала про это.
— Мариэлла говорила, там была одна интересная девушка. Молодая, когда-то работала в документальном кино — я хочу сказать, она абсолютно такая, как мы. В один прекрасный день эта девушка пришла в монастырь на конференцию по искусству, и ей так понравилась атмосфера, что захотелось прийти еще раз, поговорить. Через год она уже была готова отказаться от мирского…
— И теперь она монахиня.
— Да, она стала монахиней.
— Даже жалко. Какая потеря, какая потеря! — говорю я. — Могла бы стать оскароносным режиссером, снимала бы кино про торговцем живым товаром. А вместо этого теперь протирает каждый день столы в монастырской столовой.
К этому моменту приносят заказанные нами блюда, и мы приступаем. Еда средненькая.
— В Венеции тысяча церквей, — заговаривает Стеф, — я побывала во всех и не почувствовала… ничего. Да! Это же очень простое правило двойного отрицания.
— У меня то же самое. В некоторых церквях, по-моему, духовного даже меньше, чем в художественной галерее, а ведь предполагается, что там должна быть какая-то особая атмосфера, — говорю я. — Единственные места, где я что-то чувствую, — это музеи и… книжные магазины. Иногда, правда, церковь Фрари, особенно когда там монахи. О, и еще: когда я сижу в «Caffè Causin», на улице, и пью маккьято[21]…
— А я что-то ощущаю в базилике Сан-Марко, среди всего этого золота. А еще в мечетях и в греческих православных церквях… Но мне кажется, это все скорее из-за убранства!
Просидев и проговорив четыре часа, мы наконец расплачиваемся и выходим.
— Дороговато, — шепчет Стеф, когда официантка ушла. — Эти порции… За что мы платили?
— Да… Корова — большое животное! И почему мне принесли такой маленький кусочек?
— А эти две крошки тунца, которые мне принесли? Больше сюда ни ногой.
— Больше ни ногой, Стеф. Пусть это послужит нам уроком. Мир гламура не для нас.
На другой день я испытываю ни с чем не сравнимое удовольствие от того, что венецианское сообщество официально признает меня своей: я захожу в «Cobbetti», заказываю кофе, хочу заплатить (один евро), но обнаруживаю, что у меня только восемьдесят центов и бумажная десятка. Милая дама берет восемьдесят центов и говорит, что я могу доплатить двадцать центов, когда приду в следующий раз. Мне удается сдержать порыв и не начать прыгать с криками: «Мне доверяют! Мне здесь доверяют!»
Позднее, прогуливаясь по Дзаттере и любуясь потемневшими чернильно-синими морем и небом, я замечаю, что венецианцы одеты по-другому. Создается впечатление, что все перешли на другую форму одежды за один день, как будто по правительственному указу. Теперь на всех вещи для ранней осени — оттенки красновато-коричневого, желто-коричневого и золотистого; льняные костюмы, светлые кожаные туфли, сумки кажутся больше и тяжелее, простые, но основательные украшения, солнечные очки… Жакет обязателен, сандалии под запретом. Даже если умираешь от жары, притворяйся. В ту ночь засыпаю, слушая, как стучит дождь и завывает оборотнем ветер.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В конце августа начинают стекаться кинематографисты. Снимают сразу две версии «Казановы», одну для английского телевидения, другую для Голливуда, да еще «Венецианского купца». Съемочная группа оккупировала часть площади Сан-Марко, построив сложные декорации — не то помост, не то сцена, не то здание
